Нада Габорович - Голосую за любовь

Итак, у нас есть материал, но нет мастера, искусного в шитье, ткачестве, вязании крючком и вышивке гобеленов, зато есть пишуще-швейная машинка. И автор, способный к прямой строчке. Нужно выбрать еще несложный фасон и простую отделку. Ага — вот оно! Patchwork! Лоскутный жилет, лоскутная кофточка, лоскутная юбка… Patchwork универсален, прост, демократичен, эластичен. Это не только модная одежда, но и мировоззрение! Некоторая небрежность в исполнении лишь подчеркивает его изящество.

Стучу дальше. Строчу. Шью рассказ, который должен быть женским. Шью я прозу, шью рассказ, вдруг окажется про вас, ведь писатель словно крот, все — вслепую, но вперед; шью в длину и в ширину, что не выйдет — распорю. Выйдет платье — загляденье, дар портняжки королю! Первый стежок — неверный шажок, я вышить бы рада получше стишок, но нить — точно рифма — куда-то пропала, ну что ж, начинать мне придется сначала!

Возможно, репчатый лук у вас скоро прорастет. Чтобы избежать этого, положите луковицы в банку или любую другую посуду вниз головками и обильно посыпьте морской солью.

— Тебе не попадалищь мои жубы? — войдя в кухню, спросила тетя.

— Не видела.

— Опять куда-то их жашунула! — вздохнула она.

Тетя топталась по кухне, что-то бормотала, выдвигала и задвигала ящики, потом остановилась, будто задумавшись о чем-то очень важном, опять вздохнула, открыла дверь кладовки, вытащила оттуда мешочек с горохом и вытряхнула его содержимое на стол.

— Вот, почишть горошек, а я пойду поищу жубы.

— Хорошенько посмотри на постели! В прошлый раз мы нашли их в наволочке!

Тетя грустно улыбнулась, втянула губы в беззубый рот и вышла из кухни. Как инжир, подумала Штефица, тот тоже всасывает в себя свой засохший хвостик.

Штефица взяла миску и начала не спеша чистить горошек. Кухня, залитая солнцем, равномерно пульсировала. Со двора доносились детские голоса и воркование голубей. Штефица чистила горошек медленно, плавно, как при замедленной съемке, и на секунду ей показалось, что в этой позе она останется навсегда, как в стоп-кадре, когда кто-то — бог знает кто — остановил фильм.

— Жнаешь, — сказала тетя, снова входя в кухню, — одна наша иж Бошаншкой Крупы, ты ее не жнаешь, так вот она тоже однажды потеряла жубы, да так и не шмогла их найти. Череш шешть мещацев была готова!

— Что, умерла?

— Умерла.

— Что поделаешь! — вздохнула Штефица.

— Да! — вздохнула тетя и добавила: — Потом почишть и картошку!

Тетя ушла из кухни. Штефица раскрывала стручки, перебирала пальцами по выпуклостям, натягивала зеленые нити, отрывала горошины с мест, и зерна выпадали. Горошек скатывался в миску, впитывая в себя солнце. Штефица зачерпнула пригоршню — зеленые горошинки просыпались сквозь пальцы и застучали по дну миски, словно мелкий дождь.

— Молодой горошек! — вздохнула разнеженно Штефица и положила одну горошину в рот.

— Не ешь горох! — опять появилась тетя.

— Почему?

— Был там у наш один в Бошаншкой Крупе, жвали его люди Миле, так он однажды на шпор наелща шырого горошка, такого же вот, невареного, да и умер.

— От сырого горошка?

— Да, — подтвердила тетя. — Горошек вщегда должен быть хорошо протушен ш луком.

Тетя покружилась по кухне, снова выдвинула и задвинула несколько ящиков.

— Ты шкоро жакончишь?

— Вот, немного осталось…

Тетя вышла, а Штефица продолжала раскрывать зеленые стручки, отрывая горошины от тонких ножек, будто распарывала шов.

Вдруг Штефице показалось, что ее что-то обволакивает и сгущается вокруг нее теплая мгла, словно мягкая шерсть, и что однажды она вот так уже чистила горошек, в такое же время, на этой самой кухне, за этим самым столом… А может, подумала Штефица, я всю жизнь только и делаю, что сижу на кухне, чищу горошек, а сама и не знаю об этом?!

Шерстяная нить потихоньку наматывалась на Штефицу Цвек и оплетала ее, как личинку. Как на гусеницу, подумала Штефица и поежилась. Как на зеленую гусеницу… — обиделась Штефица Цвек. Она потянула за хвостик последний стручок. Оттуда выкатились четыре толстеньких горошины.