Нада Габорович - Голосую за любовь

— Ревновал?

— Боялся, что я его выдам, если найду себе другого.

— Что вы можете сказать по этому поводу? — председательствующий обратился к Мартину.

— Я уже говорил, господин судья, что понятия обо всем этом не имею.

— Что вы делали той ночью?

— Спал. Я уже говорил, что спал.

— На предварительном следствии вы сказали, что не помните, где были в ночь убийства.

— Может, и сказал. Но я уверен, что спал. Я не из тех, кто сидит до рассвета в кабаках.

— Мария утверждает обратное.

— Из мести, господин судья, из ревности. Вам же известно, как она поступила со своим мужем.

— Слышишь, Мария, какого он о тебе мнения. Одному — яд, другого — на скамью подсудимых, — усмехнулся судья.

Женщина вздрогнула, но на Мартина не взглянула.

— Станьте рядом с Марией, Мартин, пусть она покажет, где именно были пятна крови.

Мария уставилась на Мартина. Взгляд тяжелый, в синих холодных глазах — ни тени сомнения. «Здесь и вот здесь», — она прикоснулась к месту у сердца, потом к другому, пальца на два пониже.

— Здесь. Точно помню.

Мартин стоял, расправив плечи, было видно, что он немного выше Марии. Куртка распахнута, казалось, он призывает женщину припасть к его груди.

— Сейчас на мне одна из тех рубашек, которые сшила по твоей просьбе Тереза, помнишь? — все это сказано резко, отрывисто, нагло, с едва заметной усмешкой, уверенным тоном. — Две в клетку и одну голубую, шелковую, так?

Мария кивнула.

— Так вот, это та самая, голубая? — продолжал спрашивать Мартин.

— Это та самая рубашка? Отвечай, Мария, — поторопил председательствующий.

Мария вновь подошла к Мартину, теперь в ней ощущалась нерешительность, глаза затуманились.

— Да.

— Но этих рубашек тогда вообще не существовало, они не были готовы. Я позже забрал их у Терезы, — говорит Мартин с победоносным видом.

— Что ты скажешь на это, Мария? — интересуется судья.

— Я хорошо знаю все его рубашки, — тихо, с печалью в голосе отвечает та.

— Послушаем, что скажет портниха. Тереза, посмотрите внимательно на эту сорочку. Ваша работа? Вспомните, когда вы шили эту вещь и кому она предназначалась.

— Было три рубашки, эта — самая красивая. Я еще спросила, откуда шелк, видно, что дорогой. Ткань принесла Мария, а на следующий день я сняла с Мартина мерки. Мы ведь когда-то жили по соседству…

— Постарайтесь припомнить, когда вы закончили шитье.

— Я точно знаю, когда. За четыре или, может, за пять дней до убийства Милое. Потому-то я и запомнила. Об этом много было разговоров, целое море. Еще бы: никто ведь не знал, за что его убили, кто убил…

— Вы принимали присягу и должны говорить только правду. Вы не ошибаетесь? Когда вы отдали сорочки Мартину?

— Я всегда говорю правду, не только под присягой. И отвечаю за свои слова. Нынешней осенью я не шила рубашек, кроме этих. И потом, я же все записываю. Сейчас посмотрим.

Ловкие, проворные пальцы извлекают из сумки потрепанный блокнот. В зале стоит тишина, слышно, как шелестят страницы. Тереза торопливо ищет нужную запись, ищет, листает, смущается и в конце концов находит:

— Пятого октября. Я же сказала, за пять дней до убийства.

— Что скажете, Мартин? Будете стоять на своем?

Мартин растерянно смотрит на своего адвоката, голос дрожит от волнения: «Это подстроено, бабы сговорились, ничего не понимаю. Не было на мне в ту ночь голубой рубашки. У меня ее тогда вообще не было. Не было…»

— Удивительно, что показания портнихи вас не смущают. Люди обычно не держат в памяти даты вроде этой. Зачем мне, к примеру, помнить, когда сшита моя рубашка?

— А я запомнил. Потому что мне хотелось показать обновки Марии. Я просил Терезу поторопиться, собирался еще немного пожить у Марии, отложил переезд. Хотя на зиму, конечно, я бы не остался, ведь Марию с минуты на минуту должны были забрать в тюрьму.

— Не понимаю, зачем вы ходили к Марии и после разрыва. Вы ведь были у нее несколько раз после того, как съехали?

— А мои вещи? Еще свинья, мы вместе ее откармливали… Ну и оставался… На ночь.

— Но ведь в ту пору между вами уже не было согласия?

— Извините меня, господин судья, но раз уж вы спрашиваете… Она очень хороша… В постели.

Все слышали его слова, даже судья улыбнулся, думала Мария, и этот чертов обвинитель, не пойму я, чего он, чудак, добивается, и парень в форме, который привез меня сюда, тоже слышал. То-то будет разговоров, когда все кончится. Слыхали, Мария очень хороша в постели, кто бы мог подумать! Да, хороша. Как же иначе. Очень хороша — с ним. Бывает же так: подмешаешь в воду пару капель специальной жидкости, и тотчас вода заалеет. Марии вспомнился фокусник с ярмарки, превращавший воду в вино. Все ли слышали, что сказал Мартин? Очень хороша, сказал он, очень. Да, хороша — с ним.