Владимир Козлов - Сестра Морфея

— Ты зачем у меня в сейфе рылась? — спросил он, — увидав на её столе свои ножницы и банку с клеем.

Она в изумлении выпучила глаза.

— Ты что любимый. У меня и ключа от твоего сейфа нет. И что там у тебя брать? Вино продукции Жан Поль Шене или икру паюсную? Нет там этого.

Он уже привык и не придавал значения на её чувственные обращения к нему, а в это раз уважительно посмотрел на неё.

— Надо же, ты даже Шене знаешь. Похвально! Но вот этот клей и ножницы, — показал он на стол, — ты умыкнула у меня из сейфа.

— Так уж и умыкнула. Наверное, взяла на память. Но если тебе жалко забери своё добро назад. А Шене я не пила, но историческое значение этих вин мне известно.

Платон одарил её колючим взглядом:

— Ты мне вином зубы не заговаривай. Ты у меня прибрала к рукам мои рабочие ножницы, которыми я пользуюсь каждый день, и клей. А если ты не знаешь чего тебе спереть, то переключайся на фрукты и виноград. На территории детского дома этого добра вдоволь растёт.

— Винограду у меня в Орехово целая плантация растёт, — хмыкнула она, — разных сортов и изабелла и мускат гамбургский и дамские пальчики. Ешь — не хочу.

— Расти то он растёт, только брат тебе ни виноградинки оттуда не даст, сама же говорила, что он жмот у тебя первостепенный. И я бы на его месте не дал, ты ни разу не удосужилась за лето поработать на участке.

— Ну и пусть не даёт, — психанула она, — осень не за горами. У него криз наступит, и он окажется в палате № 6. А я с Янкой приеду и соберу весь шабаш, который растёт до весны. А в детском доме я больше ничего брать не буду. Только вот выберу момент и стащу из их музея гармошку, на которой бойцы в окопах в Отечественную войну пиликали. Пускай отец порадуется. А в наш музей всё равно никто не ходит, да и не музей это, а склад утиля.

— Попадёшься, тогда тебе на этой гармошке у ворот детского дома, точно марш Славянку сыграют. Не забывай, по всем периметрам на этажах установлены камеры наружного наблюдения.

— Не попадусь, — уверенно сказала она, — а попадусь плакать не стану. Я уже не могу смотреть на этих уродов. Быстрее бы первое сентября наступало, чтобы заниматься своей работой, а не выслушивать пошлости и смотреть на задницы переростков. Все они эксгибиционисты

— Не понял, — вздёрнул брови Платон.

— А чего там понимать, матерятся при мне, на чём свет стоит, показывают непристойности, в столовой назло мне воздух вслух портят. Думают мне аппетит испортить, инжир им в зубы, я не только отставляю свою тарелку, а и подъедаю за тех, кто на обед не явился. Считаю, что здесь я до семидесяти миллионов рублей дотянула.

Платон улыбнулся, вспомнив о её золотом памятнике.

— А уж жопы мне показывают на каждом шагу, — продолжала она жаловаться. — Ничего не стесняются и это восьмой и девятый класс. Надо будет в магазин зайти, где пиротехникой, торгуют. Купить какую — ни будь петарду мощную, и выстрелить в очко тому, кто задумает передо мной снять свои шорты.

Через день она свою угрозу осуществит. Янка принесла матери от своего одноклассника, примитивный пистолет, который был в моде у мальчишек хулиганов в Советские времена. Это была согнутая трубка, заряженная серой от спичек и залитой воском. Курок возводился резинкой от трусов. Выстрел прозвучал около летней столовой, когда самый толстый подросток, в детском доме Валера Широв встав на спиленное дерево, направил свой голый зад в двух метрах от лица Людмилы Ивановны и прокричал:

— Враг хитёр и коварен. Огонь!

Огонь прозвучал, но с противоположной стороны.

Восковой заряд не только напугал Валеру, но и оставил на его ягодице ожоговый след.

Мальчишки из её группы в этот день изрядно посмеялись, но снимать штаны перед Людмилой Ивановной больше не осмеливались.

А вскоре действительно из музея пропала гармонь. Особо горевать о ней, конечно, никто не стал, но факт хищения настораживал и беспокоил администрацию детского дома.

Вынесла гармошку Людмила Ивановна в ящике вместе с мусором и осталась незамеченной, а уходя домой инструмент унесла в бауле.

К счастью соревнований в день физкультурника не было, а это отдаляло Платона от новых столкновений с неприятелем по фамилии Хаджа. К тому же близился сентябрь, месяц выборов, где будет решаться судьба многих депутатов последнего созыва, в том числе и Смородина, который выполнял неблагоприятные прихоти Хаджи.

…После выходного дня по детскому дому пролетел слух, что директор, находясь в отпуске, сломал себе здоровую ногу. Теперь ему придётся уже передвигаться на костылях, а не при помощи трости. Кто — то жалел его, а кто — то ликовал от радости. Людмила Ивановна не выплясывала трепак от восторга и не кричала «Ура!». Она все радостные эмоции от такой новости искусно прятала в себе, которые были заметны только Платону.