Валерий Белкин - Страх

Танец закончился, юноши выстроились в ряд, бывший пациент подошел к учительнице, картинно встал на колено и поцеловал ей руку, поднялся. Смех публики и аплодисменты сопровождали его жест, и, вдохновленный общим одобрением, второй раз приложился к ручке, отступил назад, с надеждой оглянулся в поисках чего-то или кого-то, убежал.

Фильм остановился.

3 минуты 42 секунды.

– Надо же, танцует, живой и невредимый, – сказал Вильгельм, отключил компьютер, пошел в постель.

Лег и долго смотрел в потолок.

Он терял мир, или мир его терял. Трудно ответить, все уже произошло.

«Любовь не злословит…» – где он мог это слышать и от кого?

«Любовь долго терпит, не раздражается…» прощает?

Нет, не так, «не мыслит зла…»

Вильгельм с досадой ударил себя по щекам – не мог вспомнить, кому принадлежат слова, в каком времени своей жизни их слышал. Почему только сейчас возникли.

Обычно моментально восстанавливал прошедшие события, людей в них, реплики, цвет, запахи. Но сейчас…

Жесткий свет луны, протянутый узкими полосами от окна по потолку, не согревал и не давал заснуть.

Согнул ноги в коленях, руки в локтях, прижал кулаки к груди. «Кузнечик засыпает», – говаривала бабушка, накрывая одеялом. Ночью по потолку их маленькой, чистенькой, всегда хорошо протопленной комнатке проползали яркие полосы от проезжающих за окном по дороге тяжелых грузовых машин.

Он не спал, лежал и ждал, когда заурчит далеко мотор, все громче и громче, а затем вспухнут полосы и поползут одна за одной.

«Кузнец своего счастья…»

«Господи, я не знаю, как ты выглядишь, в каких ты одеждах, какую обувь носишь; в очках ты или без очков, с пушистой бородой или бритый. Не знаю, но принимаю беспрекословно твои дары…»

Пора вставать.

Поднялся, последовал за собой вдоль темного коридора. На волосы, на лицо липла паутина, брезгливо сбрасывал гадость, следовал дальше, задевая стены плечами и испуганно вздрагивая.

Наконец, попал в большое сумрачное помещение. От узкого луча сверху на земляном полу лежал яркий круг, Вильгельм поспешно вошел в него. Свет увеличивался, круг расширялся, тьма пропадала. Разглядел людей, неподвижно сидящих на табуретах вокруг него. Узнал по спинам бабушку, Алика, Яна, Шурку, жену – как много было их в жизни…

Несмело окликнул одного, другого, никто не отзывался, молчали.

В чем он ошибся?

Может, не стоило к спинам обращаться по именам!?

Ночь зачерпнула меня своим звездным ковшом, где выбросит, не знаю.

Еще, и еще, и еще раз прохожу в памяти по одному и тому же пути, и в тысячный раз пытаюсь понять, где споткнулся, почему упал.

Знал он, что наступит время, кто бы сомневался, придет срок, и побредет он, сопливый и слезливый, холодный и больной, вдоль забора райского сада. Донесутся оттуда счастливый смех, радостные голоса, пение блаженных.

Иногда через забор будут бросать ему огрызки яблок, а он, поскуливая, повизгивая, будет поднимать их, обтирать о рваные штаны и, очищая от грязи и пыли, бережно складывать за пазуху.

Знал он, скитаться под забором райского сада придется вечно.

– Как дела?

– Как всегда – в полете над бездной.

Ему дан дар – подражать и придуркам, и пророкам.

Жизнь не отпустит тебя до тех пор, пока ты не выпустишь ее из рук.

Бог дал мне глаза видеть то, что не видят другие.

Бог дал мне уши слышать то, что не слышат другие.

Бог дал мне душу чувствовать то, что не чувствуют другие.

Бог лишил меня языка, чтобы я не разглашал его тайны.

Проходя по широкому коридору жизни, я открывал все двери, не пропустил ни одной комнаты. Задерживался, иногда оставался. Ненадолго, меня ждали в других.

Нижайше кланяюсь вам, погубленные мною годы.

Вот уже сколько лет бьется о жизнь, разбивая башку и грудь.

К сожалению, некому было даже рассказать, какой он хороший.

Случайно сошел с креста, ужаснулся увиденному и вернулся на распятие.

От был трезвятник.

Интеллигентный вид имел только на унитазе, но таскать его повсюду с собой был не в силах.

Ничего ни с кем не случилось, все случилось только с тобой.

Девственность и совесть потерял в младенчестве.

Человек, как сапер, ошибается раз в жизни. Все остальное – следствие той первой ошибки.