Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Я выбрала «Невинные забавы» Кёмферта. Это нам проиграют…

— Прекрасно, — сказал я и стал высматривать в коридоре знакомые лица.

— И отдала документы, как ты велел. А это мы с девчонками нарвали утром возле общежития, — вытянула она руку с букетом. — Скажи еще: нравится тебе мое платье? — и отстану.

— Нравится платье, все нравится, не нравится мне только, что ты лжешь!

— Как?

— Букет этот ты купила и заплатила семьдесят крон, — сказал я, быстро сосчитав гвоздики по десяти крон штука.

— По-моему, ты напрасно нервничаешь…

— Нет, не напрасно — нигде нет ребят!

На втором этаже я остановился и оглядел коридоры.

— Трудно тебе, Алеш! Без ребят — ни шагу… Но теперь у тебя я!

— Должны же у нас быть свидетели! — чуть не сорвался я на крик.

— Ребята — выше этажом. Там и товарищ, который оформляет браки. И две свидетельницы.

— Ты сюда?..

— …позвала Вишню и Ярку Дрбоглавову. Иначе они мне никогда бы не простили. Тебя это задевает?

Я покрутил головой. Едва ли уже что-нибудь могло задеть меня сегодня. Все окружающее я воспринимал будто в бреду; в каком-то судорожном порыве попытался на одном дыхании одолеть пятнадцать ступеней и снова ринулся на улицу, все это время мысленно кляня автомобиль Ондроушека. Ладену я держал крепко за руку. Когда я на последней площадке поднял голову, то неожиданно коснулся Ладениных волос, почувствовал их мягкость и обрадовался, что Ладена есть, что она тут, со мной, что она не только умная, но совершенно необыкновенная девчонка. Спокойствие ее передалось и мне.

Я огляделся.

Перед глазами еще все плыло: черное и белое, группки людей, толпящихся вокруг новобрачных, молочные плафоны под потолком, огромные от счастья и от слез глаза невесты, за чью фату я чуть было не зацепился… я снова говорил себе, что с этим маскарадом я никак не связан, потом увидел поднятые руки ребят, проталкивающихся к нам, и услыхал свою фамилию. Произнес ее распорядитель, который начал нас выстраивать.

— За молодыми пойдут родители, — объявил он.

Ладена стала ему что-то объяснять.

Что́ — я не слышал, потому что за рукав меня держал Ченек Колман.

— Все провалилось, Алеш… — говорил он тихо. — Ребята вышли из игры.

— Что провалилось?

Я сначала ничего не понял. Только украдкой посмотрел на Ченека. Хотелось узнать, как он, светский лев, оценивает Ладену. Она была красива в плотно облегающем платье, а желтоватый сумрак делал ее еще притягательней — на всем лице ярко выделялись только рот и золотисто-карие глаза.

— Сразу вас не разведут, — начал объяснять Ченька. — Этот закон уже не действует и никогда не действовал. Это все Вашек выдумал. Я знал еще вчера, хотел предупредить, звонил, ты же не можешь отрицать, что я тебе звонил?

— И что? — сказал я, не сразу осознав смысл этой новости.

Слишком поддался настроению момента. Но и при всем желании убежать я тогда не нашел бы в себе для этого ни мужества, ни силы.

— И что?.. — невозмутимо повторил я с видом киногероя.

Ченек предпринял последнюю отчаянную попытку.

— Гляди, Соботка, — сказал он на этот раз так громко, что Ладена не могла его не услышать, — не говори, что женишься из-за пяти бутылок, ты, как я вижу, сделаешь это и без них, так что о выигрыше не может быть и речи!

— Ты полагаешь?

— Да ты что, осел, что ли?!

— Возможно, я осел, Колман…

— Ну тогда шут с тобой! — сказал он.

Кажется, он сказал еще что-то, но голоса его я не слышал, а только чувствовал сухость во рту, касание Ладениного локтя и через минуту уже смотрел в помаргивающие глаза распорядителя отеческого вида, с могучей грудью колесом — которой он, надо полагать, заслуженно гордился — и, выслушав положенное назидание, ответил: «Да». Потом звякнули кольца о латунное блюдечко, и если я по глупости считал, что церемония пройдет спокойно, — я глубоко заблуждался: жестяной звук колец был омерзителен; по нему каждый мог определить, что кольца эти — с храмового праздника, по пяти крон штука. Распорядитель удивленно посмотрел на нас, замер на секунду, и могучая грудь его опала. Но выражение лица Ладены было ангельски невинным, хотя я был готов сквозь землю провалиться и, когда процедура окончилась, забыл даже, что надо отойти. Потом у меня жутко взмокла спина, голова горела, уже на улице я все не выпускал Ладениной руки. И в заключение начал как дурачок смеяться. Я всегда так смеюсь, если мне очень страшно. А мне тогда было очень страшно. Страшно того, что теперь будет.