Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Сказать, о чем я думала? Мы знаем, кто изобрел паровую машину, лампочку, аэроплан, но не знаем, кто изобрел колбасу. Хочешь тоже? — протянула она вилку.

— Не все ли равно, кто это? — с наслаждением вонзил я зубы в хлеб. — Особенно в третьем часу ночи…

— Ты говорил, что ты философ. Поэтому ты должен освещать вопросы. Нельзя же отрицать существование факта из-за того только, что он непостижим. А колбаса — реальный факт и, кажется, довольно для тебя приятный.

— Но ты не забывай, что в каждом человеке происходит борьба разума со страстями. И вообще мне неохота думать. Гадать, кто произвел на свет эту подгорелую колбасу.

— Тогда давай ее сюда! — схватила она мою тарелку.

Я не протестовал, закурил сигарету и стал смотреть, как ест Ладена. Она опять намазала хлеб маслом и положила сверху кружочки лука.

— Иногда людям требуется страшно много времени, даже чтоб распознать простую глупость. Я в девятом классе девчонкам наболтала, что мне семи лет оперировали сердце и заменили бакелитовым. Так они целый год этому верили и мне завидовали.

— А что ты наболтала мне?

— То, что ты заслужил. Не более.

— Как это?

— Не приставай, а объясни мне, почему ты беспрерывно куришь. Большой спорт требует, чтоб…

— Откуда ты узнала?.. — раскрыл я широко глаза.

— У меня браслет, фамильная драгоценность, лежит сейчас там, в столике возле кровати. А в том же ящике по крайней мере дюжина твоих фото — в воде, на суше, на трамплине… Не знаю, может, ты еще прыгаешь и с вышки, как Духкова [10] Духкова, Милина — олимпийская чемпионка Чехословакии по прыжкам в воду. ?

— Запросто, — сказал я высокомерно. — Только уже не на разряд. Фото, которые дед там хранит, — теперь историческая реликвия. Папа у меня в правлении «Славии», хотел, чтоб я был на виду…

— А не боялся, что с тобой что-нибудь будет?

— Может, и боялся…

— А сам ты?

— Я с малолетства прыгаю. Мы тогда жили не в Праге, а у маминых родных. Возле пруда. Он начинался сразу за нашим садом. Отец долго ездил на работу поездом, пока нам дали квартиру…

Я вдруг умолк. Чего я разболтался? Чем меньше знает о тебе девчонка, тем лучше — это мой девиз. А Ладена, будто угадав, о чем я думаю, спросила:

— Ничего, что я так?..

— Режешь лук?

— Что так… выспрашиваю?

— Мне всё ничего, — махнул я рукой.

Я совершенно разгулялся, и в голову лезла разная чушь: что дед мой, например, поссорится с сестрой или мамой и в следующую минуту позвонит у двери; а что Ладена, когда я засну, оденется и улизнет, чтобы потом рассказывать девчонкам, как она наелась и отоспалась у одного кретина. Такой холодной снежной ночью все это представлялось вполне реальным. Я поднял голову и взглянул на Ладену. Она облизнула пальцы с таким видом, как будто только что поужинала в интеротеле.

— Если, как ты сказал, тебе «всё ничего», я с высочайшего разрешения поела бы салату и вскрыла бы какой-нибудь компот. Обожаю компоты. А на столе полно всякой еды — сплошные тарелки и прочее… Знаешь, отчего я такая? Мать экономила на мне с самого моего рождения. Конечно, у нее на это были свои доводы — Ладена не должна быть толстой, из-за стола всегда надо вставать с некоторым чувством голода, это способствует здоровью, — и давала мне одно молоко с хлебом, что, кроме меда, считалось у нее самой здоровой пищей.

— Ты что, не любишь мать?

— Люблю, но мы с ней можем находиться вместе только один день — потом вцепляемся друг другу в волосы.

Ладене я, конечно, не поверил. Просто я не представлял себе ее родителей и не хотел спрашивать напрямик, чтобы она не начала смеяться. Из стратегических соображений я заговорил о постороннем. Сначала о Ренате, о том, как она бросила факультет, пошла учительницей в школу и закрутила с одним парашютистом из ДОСА. Говорил еще о Милине и Яне Цупак, какие это колоссальные девчонки — хотел пробудить в Ладене ревность, — но ее это ничуть не занимало. Она принесла сардины, открыла банку и стала с прежним аппетитом есть. Когда доела, улыбнулась мне и попросила:

— Может, откроем красное?

— Мне все равно, — метнул я на нее угрюмый взгляд.

— Ну не выдумывай! Совсем тебе не все равно, что я уписываю тут, а ты должен глазеть на это вместо того, чтобы давно быть под периной. Но что поделаешь, в супружестве нельзя друг с другом не считаться. Одного иногда тянет к столу, а другого к телевизору. У нас, если папа читает скандальную хронику, мама автоматически берется за вязание или тащит утюг.