Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

В тот момент, когда Ван Стипхоут проверяет достоверность сведений, сообщенных ему Рене, сведения эти пока еще не соответствуют действительности, но в такой незначительной степени, что прозаика это ничуть не смущает. Напротив, благоразумие, с которым он оценивает соотношение между ложью и правдой, позволяет ему в данный момент сделать вывод, что Рене — человек даже более правдивый, чем он предполагал. «Нет, не ошибся я в Рене, — думает он. — Так пусть же и Рене не ошибется во мне».

Доктор Сикора: — А что за человек этот Рене? Стоит ли его брать?

Ван Стипхоут: — Рене — гигант поэзии! Вам просто как воздух нужен здесь такой человек, Игорь!

Доктор Сикора: — Только бы нас не изобразил!

— Разумеется, изобразит! Да что там изобразит — вознесет, воспоет! В Братиславе ему ничего не стоило заделаться главным редактором, но он отказался! По собственной воле почел за благо пойти на производство, дабы воспевать! Да, между прочим, — шепчет Ван Стипхоут, наклонившись к доктору Сикоре, — он указывает в анкете, что у него отец за решеткой?

Доктор Сикора: — Нет, не указывает.

Ван Стипхоут: — А отец за решеткой. Потому Рене и выгнали из редакции, в которой он работал еще в университетские годы. Протяните человеку руку помощи.

Доктор Сикора: — Протянем. А ты-то как?

Тут Ван Стипхоут смекает, что он запросто мог бы выбить у Рене из-под носа место заводского редактора. Да полно, он не сделал этого раньше, даже напротив — посодействовал другу, а уж теперь, если бы и попробовал получить это место, вряд ли бы преуспел. В конце-то концов прозаик Ван Стипхоут о такой жалкой должности, как редактор заводской газеты, и не помышляет. Куда предпочтительнее возвыситься в собственных глазах в роли благодетеля Рене! А что, если у доктора Сикоры стрельнуть сотню? Но в эту секунду отворяется звуконепроницаемая дверь в противоположной стене, и на пороге появляется коренастый мужчина в очках.

— Итак, доктор, я еду в Жилину, — отчеканивает по-чешски очкарик.

Доктор Сикора: — Машина ждет, товарищ директор.

— Прошу прощения, мое имя Ван Стипхоут, — отрекомендовывается наш герой. — Друг Игоря. Не могу ли с вами доехать до Дольнего Кубина, товарищ директор?

Видение поездки в директорской машине затмевает в воображении прозаика видение сотенной.

— Это мой земляк, — говорит доктор Сикора. — Молодой писатель, я как раз расспрашивал его об этом Рене, которого мы решили принять, они хорошо знают друг друга.

— Что ж, пожалуйста, довезу вас, — говорит директор, протягивая Ван Стипхоуту руку.

И вот машина уже в пути.

— Красивый завод, слов нет — жемчужина, — заводит разговор Ван Стипхоут, важно развалясь на заднем сиденье — директор сидит рядом с шофером.

— Ну полно! Хороший — пожалуй, но чтоб красивый — уж это навряд ли.

— Отлично сформулировано! Но так или иначе, а завод прекрасен. Прекрасен, как прекрасно обещание чего-то еще незримого, ну, как, скажем… скажем… э-э-э… не видно поезда, но уже слышен его свист, да-да! И в этом свисте есть уже красота! Выполняете, полагаю?

— Да, конечно. А скажите, вы, как молодой писатель, где-нибудь работаете?

— Нет-нет. То есть да, работаю, в том смысле, что у меня множество важнейших литературных задач! Но разрешаю я их на дому.

— А вы не хотели бы работать у нас?

Ван Стипхоут сегодня уже позабавился с этой идеей. Она, конечно, ласкает и манит. Кроме того, в данный момент на заводе «Тесла Орава» он знает уже трех человек, включая Рене, и надо сказать — все они ключевого значения.

— В каком же качестве?

— Да, жаль, мы только что взяли заводского редактора. Но послушайте, не сочли бы вы слишком для себя затруднительным написать хронику нашего завода?

— Ха-ха-ха! Хроники вам захотелось? — грохочет Ван Стипхоут так, что машина даже делает рывок вперед, но, прежде чем директор успевает обидеться, прозаик погружается в глубокую задумчивость. — Ну, судя по тому… Хроника, как известно, старая литературная форма… Может, год… Может, полгода… Вы знакомы со старой французской хроникой?

— Нет, но наш завод молодой. И если бы вам хватило полугода, мы могли бы вас временно зачислить на должность заводского психолога, наш психолог как раз на полгода ушел в армию…

Ван Стипхоут более чем очарован.

— Что ж, за этим дело не станет, я ведь и психологию изучал. Два семестра, — сочиняет он.

— Я другое имел в виду. Чтобы именно за эти шесть месяцев вы написали хронику.

Но Ван Стипхоут не внемлет — он уже принял решение. В Дольнем Кубине он не высаживается, а продолжает беседовать с товарищем директором до самой Жилины. В Жилине без труда находит обиталище Рене, и, когда тот, подчиняясь настойчивому звонку, отворяет дверь, на пороге раздается ренессансный смех и тут же следует возглас: