Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Рене берет недельный отпуск, едет домой в Жилину и пишет длинную патетическую поэму.

В поэме он воздает хвалу трудовому порыву — ведь и работа над поэмой, он ощущает, как, в общем-то, приятен труд. Работа в заводской многотиражке, к которой он все-таки принуждает себя, не вызывает, конечно же, подлинной творческой радости. А как приятно писать ночью! То, что виделось, из окна до сумерек, куда-то внезапно исчезает, работаешь, работаешь, и вдруг все опять становится зримым — светает. Стало быть, о своей работе и а работе ночных смен Рене может писать синхронно. Он пишет, например:

(Здесь Рене изысканно ломает строку, чтобы думалось, будто три часа ночи, сейчас и правда три часа, однако, читая дальше, понимаешь, что здесь имеется в виду и нечто другое.)

(Рене в восторге, как повторением строк и постепенным их сокращением ему удалось передать ход борьбы рабочих «Теслы Орава» с трудностями — вплоть до того момента, когда снова стал выполняться план.)

(Ах, размышляет Рене, какие порой возникают забавные двусмысленности. Вот это, например: «в ночи соль льется», однако ж кто так прочтет?)

(Зеленая птица — символ этого прекрасного стихотворения, которое я сейчас написал, думает Рене. А что, если раззадорить собратьев по перу и именно сейчас, когда я написал такое прекрасное стихотворение, скромно сказать, что это еще ерунда, что я напишу стихи много-много лучше?) И Рене пишет дьявольски дерзкую строчку:

Всю последнюю неделю июля Рене работает над поэмой и, закончив, несколько раз прочитывает ее. «Вот чудеса, — думает он, — я ведь особенно даже не стремился к тому, а моя поэма совершенно естественно ратует за идеалы нашего социалистического бытия». И Рене убеждается, что пишет он не по-другому, а так же, как и писал прежде, — столь же хорошо. Даже поклоннику из Сушиц не в чем будет его упрекнуть! Разве что в пафосе.

Но пока Рене работает над поэмой, разверзаются хляби небесные, и по радио наш поэт узнает, что началось наводнение. Даже в городе, в котором он живет и пишет, Ваг выступил из берегов и затопил Седлачков сад. Рене недосуг сходить туда посмотреть, но он не сомневается, что существует таинственная связь между его творчеством и наводнением. Может, к наводнению и он каким-то образом причастен. Обычно, когда он создавал нечто выдающееся, ливмя лил дождь. В нескольких строках поэмы он касается и наводнения.

Однако в «Тесле Орава» — Рене об этом ничего не знает, зато знает Ван Стипхоут — наводнение не вызывает таких поэтических радостей. Выполнение плана, которое, казалось бы, двинулось полным ходом, из-за наводнения вновь застопорилось. Потоки унесли несколько мостов, и женщины из многих деревень не могут попасть на работу. Вышедшая из берегов Орава затопила отдельные помещения: там работают в галошах. Упорные ливни выявили все прорехи в крыше и некоторые цеха заливает дождь: там работают под зонтиками. Ван Стипхоуту кажется, что эти факты могут заинтересовать Рене, да и кроме того, он без Рене смертельно скучает. На перекрестке он останавливает первый попутный грузовик, который — вот удача! — уносит его прямиком в Жилину. В Жилине, правда, грузовик останавливается не в самом подходящем месте, хотя и близко от обиталища Рене, — в большущей луже. Однако лучшего места, пожалуй, не найти: вся Жилина — большущая лужа. Ван Стипхоут понимает это, вздыхает и, раз иной возможности не предвидится, бодро ступает в воду.

Минуту спустя в квартире Рене раздается звонок, и Рене спешит открыть дверь. И что же он видит? На пороге стоит кентавр. От талии вверх — это европеец в красном тузексовом свитере, как две капли воды похожий на Ван Стипхоута. От талии вниз — глыбища грязи.