Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Почему он хочет уехать? И почему хочет писать по-другому? Он же и раньше писал хорошо».

Теперь уже Ван Стипхоут смеется.

А Рене, который все-таки кое-что перенял и от товарища Пандуловой, говорит:

— Гм-гм.

Хотя у Рене с Ван Стипхоутом комната общая, судьбы их складываются по-разному.

Ван Стипхоуту не удается предотвратить неизбежное. Приемные экзамены в университет на востоковедение его подруга-крановщица сдает успешно. Но так ли уж велика любовь Ван Стипхоута, чтобы и ему подумывать о перемещении своего прямоугольного тела в стольный город Прагу? Нет, ему такое и на ум не приходит. Он просто грустит, что не умеет любить на расстоянии — да если бы и умел, не уверен, будут ли его любить на расстоянии.

— Абсурд, — вздыхает он, — абсурд!

О более глубоком психологическом анализе данной проблемы он не помышляет. Да и зачем? Анализ и так в достаточной мере глубок. Крановщица — пока она еще крановщица — иной раз по субботам все же наведывается к ним. Тогда Рене покидает общую комнату и перекочевывает в ближайший городок Тврдошин, где его интимные отношения развиваются в диаметрально противоположном направлении.

Девушка из домика на площади, выпускница школы Ева, напрасно лелеяла надежду попасть на журналистику, напрасно старалась на приемных экзаменах ответить, как начинается «Манифест». В один печальный день она получает оповещение, что принята может быть лишь через год, а пока, дескать, неплохо было бы ей поработать на каком-нибудь производстве. Читая оповещение и набивая при этом рот большими кусками вкуснейшей яичницы — в этом домике Рене принимают уже не только как поклонника, но и как столовника, — он с трудом сдерживается, чтобы не закричать от радости. Однако не кричит — укрощает себя. И, грустно кивая головой, говорит:

— Напишем апелляцию.

И действительно помогает девушке составить толковую апелляцию. Да и почему б не помочь? Все равно он уверен, что это пустая затея. И не ошибается — апелляцию отклоняют. Ева сдает экзамены на аттестат зрелости (благословенное знание грамматики, оно позволило Рене провести с подругой и многие ночные часы — конечно, с восторженного согласия ее родителей) и готовится проходить практику на производстве. Но где ж ее еще проходить, как не на «Тесле Орава», на заводе, о котором Рене ей столь увлекательно рассказывает во время прогулок по берегу Оравы-реки:

— Представь себе, вдруг появился муар! Предложили экранирование диодов. Заэкранировали — муар исчез. А потом еще кто-то докопался, что это экранирование расстраивает предыдущий контур. Стало быть, не нужно делать экрана, а достаточно лишь расстроить предыдущий контур, и муар исчезнет сам по себе. Все было бы давно разрешено, если бы завотделом технического контроля не высказался против устранения муара путем расстройки. В конце концов один из пардубичан устранил муар другим способом.

— Потрясающе! — говорит выпускница школы Ева.

И конечно, по этому случаю они тоже целуются.

Возвращаясь в общежитие, Рене по обыкновению застает Ван Стипхоута пишущим за столом, а Эдиту-крановщицу — читающей все тот же номер «Световой литературы». Ничего не меняется, кроме, пожалуй, одного: Ван Стипхоут пишет теперь не хронику, а рассказы. Он жаждет показать Эдите, какие отличные рассказы он пишет, и если Эдита это осозна́ет, она, возможно, раздумает уезжать в Прагу, где такие отличные рассказы, конечно же, не пишут. Правда, еще кое-что меняется. Элита, которой Ван Стипхоут показывает, какие отличные рассказы он пишет, все чаще к моменту прихода Рене исчезает. А углубленный в писание Ван Стипхоут ничего и не замечает вокруг.

— Сервус, — говорит Рене.

— Сервус, — отзывается потревоженный Ван Стипхоут. — А где Эдита?

Рене тоже писатель, но такая одержимость ему не свойственна. Подчас, правда, н на него накатывает поэтическое вдохновение и какое-то время держит в напряжении, но потом опять отпускает — не будь перед глазами пишущего Ван Стипхоута, он, пожалуй, легко бы забыл о своих творческих исканиях. Но Ван Стипхоут вдохновляет Рене. Смотри, как прозаик работает, думает Рене. А придет на завод, его снова одолевает та же мысль: смотри, как здесь работают.

На заводе и впрямь трудятся не покладая рук. После визита министра директор выступил с речью прямо у конвейеров. Он призвал коллектив рабочих и служащих во что бы то ни стало выполнить план. И Рене отметил это в «молнии» — ибо теперь ежедневно выпускается «молния»: ТОВАРИЩ ДИРЕКТОР ОБРАТИЛСЯ К НАМ С РЕЧЬЮ, КАК ПОЛКОВОДЕЦ К АРМИИ ПЕРЕД ВЕЛИКИМ СРАЖЕНИЕМ. Все инженеры и техники из вспомогательных секторов переводятся в производственные цеха. Но теперь уже не в качестве технических консультантов, а как мастера и ремонтные рабочие. Приезжают бригады и с чешских предприятий «Теслы». Среди них — настоящие спецы, и это сразу дает себя знать: теперь куда оперативнее устраняются технические неполадки. Начинает выполняться суточный план, более того, оказывается, что можно даже наверстать упущенное, работай завод и в ночную смену. Но поскольку людей для третьей смены не хватает, то с середины июля обе смены удваивают свое рабочее время и поочередно трудятся по ночам. Рене иной раз наведывается в цех — ночные смены ему нравятся. Во всех отделах завода тишина — только в производственном цеху играет музыка, горит свет, бегут конвейерные ленты, а возле них производят свои операции девушки — движения их более усталые, чем днем, и эти их усталые движения как-то волнуют… Рене они навевают воспоминания о его ночных бдениях, когда, преодолевая усталость, он создавал свои наилучшие вирши. А впрочем, не пора ли ему опять что-нибудь написать?