Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

И все же главным украшением здешнего заведения была, конечно, сама кондитерша. Для деревни она выглядела слишком импозантно, из-за чего, видимо, и не вышла замуж, хотя в свое время стремилась к этому весьма усердно. Годы взяли свое, однако и сейчас она была еще очень и очень интересной. Черные волосы, черные жгучие глаза, нежные усики на верхней губе. Она стояла за прилавком, а над ее головой красовалось объявление: «Пиво не держим!» Рядом кто-то приписал: «Зато пиво держит нас». Вероятно, сама же она и приписала. Прилавок сверкал серебром, слева громоздились до потолка пустые коробки и ящики с лимонадом, справа стояли столик на гнутых ножках «модерн» и второй белый стул. Видимо, кондитерскую некогда посетил руководящий товарищ районного масштаба из «Едноты» [4] «Еднота» — потребительское кооперативное общество в Чехословакии. , а может быть, даже самолично референт по культуре, ну и в крайнем случае этот садовый натюрморт мог принести еще только аист из иного, белого мира.

За столиком сидела пани Броускова. Старая, но все еще молодящаяся пани Броускова. Фасон ее платья мода отвергала по меньшей мере трижды, тем не менее оно оставалось по-прежнему красивым. Во всяком случае, так считала сама пани Броускова, а чужое мнение ее не интересовало. Она любила посмеяться и не знала лучшего собеседника, чем зеркало. И шляп она за свою жизнь накопила столько, что теперь могла позволить себе менять их каждый день. Встретивший ее впервые мог подумать, что старая женщина шутит над ним, и в оторопи забывал, что сам мог бы посмеяться над ней. А видевшим ее каждый день такое в голову уже не приходило.

Пластмассовой ложечкой Броускова отковыривала небольшие кусочки от лежавшего перед ней на тарелочке пирожного со взбитыми сливками. Вопреки общепринятым представлениям ложечка была мягкая, зато пирожное твердое.

Кондитерша неутомимо била полотенцем мух.

Других звуков слышно не было, стояла тишина, и только в подсобке за цветастой перегородкой в баночку от огурцов капала вода из крана. Судя по звуку, сегодня был вторник, в крайнем случае среда, но никак не четверг.

По четвергам ездили мусорщики, и грохот мусорных баков напоминал кондитерше, что пора выливать воду из банки.

Скорей бы наступал декабрь, подумала она, и рука ее, державшая полотенце, задвигалась быстрее, чем язык ящерицы.

Броускова хихикнула.

— Знаешь, почему я люблю смотреть, как ты бьешь мух?

Кондитерша сверкнула на нее глазами.

— Однажды мне удалось убить одним махом семерых, — улыбнулась она. — А говорят, что хватит и двух порешить.

Обе дамы проводили вместе не первый день и прекрасно знали, что если они не развлекут себя сами, то вряд ли их кто развлечет.

— Я представила себе, что муха — это мой Крагулик, — сказала пани Броускова и ложечкой поднесла ко рту крошку засохших сливок.

Кондитерша скорбно вздохнула, словно отказывала ребенку в просьбе дать ему бритву.

— Он моложе тебя на десять лет, а Пепичка — на целых пятнадцать, — рассудительно заметила она. — Цифры вещь упрямая.

— Ну и что?! — возмутилась Броускова. — Я все прекрасно сознавала, выходя за него замуж.. — И она гордо вскинула подбородок. — А когда я вижу его измученного, с опухшими веками, я совсем им не завидую. В их возрасте заниматься этим — сущее мучение, не правда ли?

Кондитерша осталась старой девой, хотя насчет ее девственности трудно сказать что-либо определенное. Вопрос Броусковой она просто прослушала.

— А почему ты не взяла его фамилию?

— Ты скажешь! — Броускова шарила в сумочке, выуживая носовой платок. — Мне с моим носом не хватало только заделаться Крагуликовой! [5] Крагулик по-чешски «ястреб».

— Крагуликова или Броускова…

— Я Броускова с молодых лет.

— Ты еще помнишь то время? — с невинным видом переспросила кондитерша.

Тут от пушечного удара задребезжали оконные стекла и полки, и кондитерша испуганно вздрогнула.

— Слыхала? — Броускова назидательно подняла палец. — И не богохульствуй.

Дед придавал большое значение своему собственному мнению о себе. Но обычно ему недосуг было углубляться в размышления над своими поступками — хватало других забот. Как бы то ни было, до обеда он посещал трактир лишь в случае крайней необходимости.

Но разве можем мы выбирать, когда нам смеяться, а когда комкать в руке мокрый носовой платок! Дед оглянулся, как вероломная жена, пересек улицу, пошел вдоль застекленных вывесок — с программой кинотеатра, призывом охранять животный мир и не выжигать сухую траву, вдоль объявлений о часах работы местной библиотеки и обязательных прививках против бешенства у собак — и не заметил, как остановился перед устрашающей фотографией автомобильной аварии, откуда до дверей кондитерской было рукой подать. Расплющив нос о стекло, на него не отрываясь смотрела парикмахерша, но дед не придал значения этому факту. Несомненно, она высматривала кого-нибудь моложе эдак лет на десять-двадцать и едва ли догадывалась о подоплеке дедовых стремлений казаться незаметным.