Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Парикмахерша рано утром приезжала неведомо откуда и по вечерам туда же возвращалась. Она носила половинной длины халатик «три четверти» и вынудила не одну женщину из деревни прибегнуть к матриархальному методу для восстановления порядка в семье. Первоначально парикмахерша три дня в неделю обслуживала мужчин, а три дня — женщин. Но так продолжалось до тех пор, пока она не убедилась, что значительное число мужчин жаждет брить свои подбородки чуть ли не трижды в день. Она со своей стороны не имела на это охоты, плевать ей было на их щетину, — чего она и не скрывала.

И она составила продуманное объявление, отведя предобеденные часы по понедельникам мужчинам, а все остальные — дамам, высвободив таким образом время для клиентов, у которых были дела поважнее небритых подбородков. И она стала значительно свободнее, потому что праздники по поводу убоя свиней в этой деревне происходили всего раз в году, а любая женщина, посещавшая парикмахерскую чаще, не без оснований сразу вызывала подозрение.

Наконец вся улица от поворота до перекрестка опустела, и дед вошел в кондитерскую. Набрав побольше воздуха, вздохнул, поздоровался, после чего проскользнул в щель между прилавком и горой коробок и ящиков с лимонадом.

— Что-то ты припоздал сегодня, приятель, — сказала Броускова тем самым аристократическим тоном, который многие годы назад неизменно пробуждал у режиссеров любительских спектаклей надежду, что они на краю славы.

Дед сухо откашлялся.

— Слава богу, что я вообще могу куда-то выйти.

— Это почему же? — участливо поинтересовалась Броускова. — Уж не бросил ли ты случа́ем пить чай из боярышника?

— Внука мне навязали, — вздохнул дед. — Марта подалась на железную дорогу… Она, значит, будет раскатывать по белу свету, а я уж и не знаю, за какие дела раньше хвататься.

Кондитерша выложила на прилавок тридцать «партизанских» и спички, открыла высокую коробку от рождественского шоколадного набора, где конфеты укладывались в два этажа, и достала оттуда упрятанную в перинку из гофрированной бумаги бутылку рома и две стопки толстого стекла. Броускова встала, подошла к двери, выглянула на улицу:

— А внучек-то где? Я бы присмотрела за ним.

— Ты?! — ужаснулся дед.

Кондитерша ловко опрокинула стопку с ромом, дед тоже долго не раздумывал. Бутылка и стопки снова исчезли в коробке. Пани Броускова как будто ничего и не заметила.

— А что такого? — обиженно заморгала Броускова.

— Я и то не знаю, как справлюсь, а уж куда тебе, при твоей-то астме? Ты вообще представляешь себе, как может умаять такой парнишка?

— Я двоих воспитала, — рассеянно сказала Броускова. — И вы знаете, что устроила мне моя младшая, Яна? Я дала ей золотое колечко, красивое, с кораллом, она на какую-то там выставку ездила. И колечко потерялось… Полиция его ищет. Полиция!.. Господи, где те времена, когда колечек у меня все прибывало…

Последнее время Броускова жила одними воспоминаниями. Дед любил ее слушать. Сам он многое позабыл, по крайней мере думал, что позабыл, или предпочитал не помнить. И в то же время он боялся ее воспоминаний. Ну можно ли жить завтра или послезавтра одним только прошлым? Если не будет ничего другого?

— А я как-то нашла на дороге колечко. — Кондитерша посмотрела на свою руку, покоившуюся на коробке от шоколадного набора, и улыбнулась, покачав головой. Ее черные волосы сверкнули на солнце, как рыбья чешуя. — Только оно было не золотое, — добавила она голосом, окрашенным в странную грусть. Согнув ладонь, она поймала муху и швырнула на пол. Дед с удовольствием раздавил ее.

— Ко́льца еще не все в жизни, — сказала Броускова. — Даже золотое колечко от милого не всегда оказывается золотым.

Кондитерше не хотелось признаваться, что никогда не получала в подарок золотых колечек, и ее задело, что Броускова сразу поняла то, о чем она даже не заикнулась. Дома, среди стопок белья, в шкатулке красного дерева с золотым колибри, на красном сафьяне, у нее лежали два обручальных кольца. То, что поменьше, и сейчас еще налезало ей на палец. В обмен на кольца она отдала мамину брошку. За брошку можно было получить и десяток колец, но ей довольно было двух, и она была счастлива, что эти кольца ей нужны. Безраздельно веря в любовь, она не предполагала, что, кроме любви, женщина может дать мужчине еще что-то. Во всяком случае, некоторым мужчинам. Он оказался именно таким мужчиной. У него было все, чего он тогда хотел, а теперь он ничего этого уже не видел. Было это наказание или дар божий? Долгие годы они не разговаривали. Но если б и говорили, она все равно не спросила бы, почему он считал когда-то, что двух обручальных колец и любви мало для счастья.