Николай Гайдук - Романс о великих снегах

Спал почти всегда без сновидений. Спал как будто беспробудно, только всё же рано утром, как солдат по тревоге, исправно подскакивал, повинуясь петушиному крику будильника. Сырую воду жадно хватал с похмелья. Принимал холодный душ, словно бы кожу сдирающий. Дрожащими руками брился, умудряясь не порезаться. «Тройным» одеколоном сбрызгивал опухшее мурло. Крупнозубой металлической расчёской приводил в порядок огненно-рыжий кустарник волос на голове. Гладил длинные штаны – любил, чтоб стрелки красовались спозаранку. Старые туфли надраивал до солнечных зайцев.

И опять, как ни в чём не бывало, выходил на улицу. И если вдруг встречался кто-то знакомый и задавал вопрос: «Как жись?» – он всегда отвечал: «Зашибись!» И зубоскалил при этом, глядя с ехидной прищурцей. Приходя на почту, он снова ощущал себя едва ль не помощником бога, который мечет молнии с небес, а он, доставщик молний, хватает их проворными руками, сортирует и людям добросовестно передает.

Вот так он жил и не тужил, Алексаха Стародым. Энергичный исполнительный, на работе он был на хорошем счету – ежеквартальную премию зазря не дают – и никогда бы начальник почты не подписал заявление на увольнение такого бесценного кадра.

И потому Алексаха сам себя однажды взял да и уволил – без выходного пособия. И настолько внезапно это случилось – никто даже не понял, почему он выкинул этот странный фортель: утром позвонил тяжело, угрюмо заявил, что на почту больше не придёт.

– Погоди! – растерялся начальник. – Как это так? Что стряслось? Артамоныч! Ты приходи, потолкуем…

Доставщик молний молча бросил трубку и понуро вышел на перрон – звонил он с вокзала, ждал прибытие поезда. И если бы кто-то знакомый увидел его на перроне – сильно был бы изумлён. Стародым в те минуты мог показаться старым и дым вокруг него стоял клубами – курил и курил.

Так что же с ним случилось, с этим беззаботным и никогда не унывающим доставщиком?

Помнится, тогда уже засентябрило – красновато-рыжая листва ворохами покатилась по дорогам. Утренники были уже зябкие, от реки потягивало белыми, загустевающими туманами, издалека похожими на первоснежье, внезапно навалившееся на кусты, на поляны. По утрам и вечерам небеса последним громом раздирало – размокропогодилось, через день да ежедень дождики холодными плётками хлестали. Доставщикам телеграмм в такую пору не только неуютно – непролазно ходить, грязюку месить; в этом новом микрорайоне не везде ещё дороги заасфальтированы.

Гриша Тетерин, лирик несчастный, недавно рот разинул, засмотрелся на золотые берёзки, на рубиновые калины, и поскользнулся, ногу подвернул – так ему показалось.

А когда приковылял в больницу, когда сделали рентгеновский снимок – обнаружилась трещина. Теперь на больничном будет валяться недели три…

– Нам в эту пору молоко нужно давать за вредность, – зубоскаля, говорил Алексашка. – Вот такая марка получается.

– Ты даже молоко употребляешь? – наиграно изумлялся начальник почты. – Не знал, не знал.

– Скоро, – будто сам себе, а не начальнику пообещал Стародым, – скоро перейду на молоко, сердце не железное.

Растяжимое это понятие – скоро – Алексашка растягивал до того печального денька, пока сам себя не уволил без выходного пособия.

Было студёное утро, когда он, опять страдающий с похмелья, пришёл на почту. Поминутно протирая глаза – плоховато стал он видеть после выпивки – Стародым машинально прочитал депеши, рассортировал по домам, по квартирам и рассовал по карманам: что-то в чёрный, что-то в светлый. И машинально, подсознательно отметил, что в руках у него оказалась «молния», которая может так шарахнуть по сердцу адресата – мало не покажется.

Такие кошмарные «молнии» доставщик называл не чёрными, а предынфарктными – они касались похорон, несчастных случаев: кто-то где-то насмерть разбился на машине, кто-то попал под поезд, кто-то утонул, сгорел или что-то ещё в таком же трагическом духе.

Все хорошие, светлые телеграммы он потихоньку разнёс по квартирам – потихоньку, с передыхом, потому что с бодуна не разбежишься. А самую чёрную, тяжкую «молнию», будто камень за пазухой, таскал до заката – забыл про неё, если честно сказать; башка трещала.

Никогда он так поздно ещё не заканчивал свой рабочий денёк. Малиново-красное солнце уже уходило за далёкие сизые горы на горизонте. Прохладный закат за рекой распожарился почти на половину небосклона. Вода загорелась на стрежне. Туманы из оврага белыми баранами стали выходить на береговые поляны.