Николай Гайдук - Романс о великих снегах

– Ну, так ещё бы! – соглашалась Любомила. – Как теперь одной все прорехи затыкать в хозяйстве? И дома успевай, и на работе, и на огороде.

– Ничего! – как могли, утешали подруги. – У тебя Никитка подрастает! Мужик!

– Никитка? – Женщина печально улыбалась, глядя в сторону заснувшего ребёнка. – Никитка – несмышленый воробей. Какой помощник из него? На кого надеяться? Только на себя.

– А вот такая наша бабья доля! – сокрушались подруги.

Потом Любомила оставалась одна. В темноте. В тишине.

Жутковато ей было. Особенно первое время. (Прошла неделя после кошмарного известия). Она всё никак не могла пообвыкнуться. Ночами, когда не спалось, она даже печку топила посредине горячего лета – изба казалась ледяной.

Среди приходящих подружек попадались и такие, кто не гнушался водочкой, вином и табаком. Любомила, грешным делом, пробовала – то тем, то этим – горе заглушить. Не получалось. После рюмки винца или водочки в голове начинался такой шурум-бурум, так тошно становилось, что не дай бог. «Это не про меня!» – решила она, отказавшись от всяких рюмочек. Хотела курить научиться – говорили, будто помогает, отвлекает. Нет, не получалось. Дым у неё куда-то «не в то горло» шёл. «Ну и нечего тогда… Табак – такая гадость. Потом как дохнёшь на Никитку – завянет не хуже цветка!»

Как-то рано утром размышляя подобным образом, Любомила – широким, мужичьим шагом – поспешала на работу. Шагала, глядя в землю, как ходила в последнее время – голову трудно поднять. Шла, шла и вдруг пришла – даже вздрогнула.

«О, Господи! – подумала в смятении. – Где это я?» Перед ней была церковь – деревянная, скромная, с небольшой колоколенкой, с голубоватыми луковками, на которых сусальным золотом или бронзовой краской сияли лучистые звёзды. И всё бы ничего, только до этой церкви семь километров – лугами, перелесками. Церковь стояла в соседней деревне.

«Как это так я пришла, не заметила? – Любомила поражённо посмотрела по сторонам, а потом опять уставилась на звёзды церковного купола. – Ну, пришла, так пришла. Значит, так надо!» В церкви заканчивалось отпевание – свежеструганная крышка гроба стояла у входа. Любомила посторонилась, пропуская угрюмых парней, выносящих покойника. Глазами проводила печальную подводу с тесовым гробом, с заплаканными бабами, бредущими следом, с чёрной собачонкой, побито бегущей за скрипучей телегой.

«А у нашего бедного Ванюшки и могилки не будет! – промелькнуло в голове у женщины. – Одни только железки от вертолёта в горах нашли…»

Поставив свечку, Любомила перекрестилась на серебро и золото иконостаса, поймав себя на том, что смотрит воровато – косится по сторонам, боится, как бы кто не заметил её внезапной набожности. Смущенно опустив глаза, она поправила свечку, слегка наклонившуюся в гнезде подсвечника. Чёрный платок под горлом тоже поправила. И тут из-за спины её окликнула какая-то старуха.

– Дева! Слышишь ли?!

– Ой! – Любомила чуть не вскрикнула на нерве.

Повернулась.

Черноглазая, костлявая старуха стояла перед ней. Говорила старуха вроде как по-доброму, и в то же время – во взгляде неё, в шипящем голосе – сквозило раздражение. – Ты, дева, свечку-то свою куда воткнула? – А что такое?

– Твой-то погиб, я слышала…

– Да, – прошептала Любомила. – Он…

– Так чего же ты воткнула-то – во здравие?

Губы Любомилы задрожали. Ей хотелось сочувствия, а не укора.

– А я откуда знаю, куда тут и чего…

– А не знаешь, дак спроси! – Старуха поглядела строго, непримиримо.

– Ну и пускай во здравие! Пускай! – возмущённо прошептала Любомила. – Что вам, жалко, что ли?

Старуха на мгновенье растерялась.

– Да пускай, – пробормотала. – Только разве это по-людски? Если помер, так надобно…

– Он не помер! Без вести пропал! – с неожиданной горячностью заявила женщина. – Вот найдут…

– Ну, не серчай, голуба. Я же хотела, как лучше…

Не дослушав, Любомила, ссутулившись, пошла из церкви. Концом чёрного платка промокнула мокрые глаза. Уже отойдя на порядочное расстояние, она оглянулась. Увидела кладбище, крестами закрестившее пространство на пригорке среди берёз.

«И могилки-то не будет у него! – опять загоревала она, вздыхая и поскорее шагая обратной дорогой. – Хоть бы на работу не опоздать!»

Миновало, примерно, с полмесяца. Острая боль в душе и в сердце притупилась, но не прошла, да и проходит ли такая боль совсем? Это вопрос, на который только сам «больной» ответить может – в меру любви своей и в меру преданности. Но, так или иначе, а всё-таки древняя мудрость права: время лечит, да к тому же люди со всех сторон помогать стараются: приходят с добрым словом, приезжают с сердечным сочувствием.