Юрий Буйда - Стален

– Как ты? – спросила она, шурша ночной рубашкой.

– А что на самом деле говорят врачи?

– Она умирает, – ответила Алина. – Никаких надежд. Никаких…

Каждое утро мы с Алиной спускались на станцию метро «Охотный Ряд», доезжали до «Библиотеки имени Ленина», переходили на станцию «Александровский сад», ехали до «Кутузовской», пешком добирались до пересечения Кутузовского проспекта с Минской улицей, откуда было рукой подать до больницы, где лежала Фрина.

Она встречала нас в кресле с улыбкой, но вскоре перебиралась на кровать – сил не было даже сидеть.

Мы делали вид, что не замечаем ни ее дрожащих пальцев, ни морщин на шее, которую она старательно кутала шарфом.

Говорила она осевшим, хрипловатым голосом, быстро утомлялась. Однажды захотела прогуляться по коридору, долго нашаривала ногой тапку, сделала несколько шагов и повисла на моей руке.

Однако к концу июля она стала чувствовать себя намного лучше. Мы даже спускались во двор, гуляли в роще, где Фрина взяла у меня сигарету, затянулась и с улыбкой сказала: «Ну вот и ничего».

15 августа ее выписали из больницы – эту дату я запомнил потому, что утренние газеты сообщили о случившемся днем раньше вторжении грузинских войск в Абхазию.

Врачи только вздохнули, когда речь зашла о долгосрочном прогнозе, но в один голос заявили, что ни о каких поездках на курорт, к морю не может быть и речи.

Топоров прислал машину, и все тот же Михаил Андреевич отвез нас домой.

Почти весь день Фрина спала, а вечером Алина приготовила праздничный ужин. Мы пили за ее здоровье и уплетали за обе щеки, а Фрина ограничилась маленьким омлетом и глотком бургундского, присланного Топоровым.

Вскоре после ужина она приняла снотворное и уже через десять минут спала мертвым сном.

Двери в ее спальню и в Карцер мы оставили открытыми.

Утром она ответила на мой поцелуй.

Наклоняясь к ней, я почувствовал странный, незнакомый, неприятный запах, исходивший от ее тела, и сердце мое сжалось от жалости.

После завтрака мы прогулялись по Тверской, посидели на бульваре и не торопясь вернулись домой.

Фрина так устала, что позволила себя раздеть.

Теперь она носила очки, зубные протезы и компрессионные чулки, иногда у нее из носа шла кровь. На ее ночном столике теснились пузырьки и баночки с аптечными наклейками, а еще всякие средства для ухода за кожей рук и лица. После обеда она принимала небольшую дозу снотворного, вечером – двойную.

Доктор Лифельд снова стал постоянным нашим гостем.

Обычно он приходил вечером и оставался на ужин, много ел и пил, но выглядел усталым.

Лифа переживал трудные времена: жена ушла к другому и втянула его в судебную тяжбу из-за раздела имущества, а дети, которых доктор всегда баловал и любил, встали на ее сторону…

– Король Лир, – сказал я, вспомнив о Брате Глаголе, который называл королем Лиром Льва Дмитриевича Топорова.

Лифа оживился.

– Незадолго до всех этих событий я перечитывал как раз эту пьесу и увидел ее новыми глазами. Ведь она о том, что бездна только и ждет, чтобы открыться нам при каждом шаге. В этом мире возможно все, и любой поступок может привести к бесконечному ряду последствий совершенно непредсказуемых и несоизмеримых с тем, что их вызвало. Король Лир – это человек, который не в состоянии предвидеть последствия своих поступков. Он не знает, что делает, впадая в страх перед безумием, а из этого страха рождается и само безумие. Эту безграничную открытость чему угодно при полной неспособности понять смысл собственных действий я бы назвал естественным апокалиптизмом…

И он поник, размышляя, видимо, об апокалиптизме гражданского законодательства вообще и Кодекса о браке и семье Российской Федерации в частности.

Фрина мало-помалу оживала.

Вскоре мы стали выходить на улицу после завтрака и перед ужином.

На прогулках днем нас сопровождала Алина, державшаяся поодаль, вечером – стеклянные ботинки.

В ноябре Фрина подобрала на улице старую болонку и, как мы ни отговаривали, оставила у себя, назвав Бланш.

Алина отмыла собаку, кое-как остригла и отвела к ветеринару, который обнаружил у Бланш множество болезней.

Собака с трудом ходила, скорее ползала, была прожорлива и ворчлива, но обожала Фрину до того, что мочилась на пол, едва завидев хозяйку. А вот на Алину она только рычала, хотя та ее кормила и выгуливала.

Изредка заезжал Топоров. Выпивал рюмку коньяку, шутил, но выглядел неважно.

Его люди завершили расследование нападения на дом Фрины, тщательно просеяв ее связи, перебрав всех друзей, знакомых и полузнакомых людей, но так и не нашли виновников преступления.