Николай Крыщук - Пойди туда – не знаю куда. Повесть о первой любви. Память так устроена… Эссе, воспоминания

А урока из этой истории я извлечь не способен. Сам бы никогда на такое не решился.

Так получилось, что репутации приходящих в редакцию авторов мне были в большинстве своем не известны. Чистое общение с текстом.

Геннадий Черкашин принес рукопись своего романа о лейтенанте Шмидте. Пухлую папку в пятьсот с лишним страниц, состоящую в основном из документов. Эти документы разрывали повествовательную ткань, потом топили ее, авторский голос почти не был слышен. Подобную стадию проходит всякая рукопись на историческую тему, другое дело, что этот период автор проживает обычно в одиночестве, до показа рукописи в издательстве. Но тут по договору подходил срок сдачи, надо было что-то показать. Поэтому, когда я сказал, что вот, мол, накоплен большой материал, теперь можно начинать писать роман, автор романа, красивый, похожий то ли на валета, то ли на морского офицера царских времен, не только не обиделся, но легко со мной согласился. Отношения сразу стали простыми. Во-первых, держит удар, во-вторых, человек самоотчетный. В сущности, это не я его проверял, а он меня.

Потом уже прочитал я книгу замечательных рассказов Черкашина «Вкус медной проволоки». Потом уже мы намучались не столько с выстраиванием романа, сколько в борьбе с рецензентами, администрацией и цензурой, а такая борьба сближает. Тогда же мне нужно было выяснить для себя: какого качества передо мной писатель? И я нашел фразу, которую помню до сих пор: «Река была опылена небом». Так мог написать только хороший прозаик.

Роман «Клянусь Землей и Солнцем» был очень популярен и выдержал не одно издание.

По-разному реагируют авторы на редакторскую правку.

Валерий Попов прислал заявку на книгу «Похождение двух горемык». И хотя имя автора мне тогда ничего не говорило, в самой заявке был уже состав прозы, притом замечательной. Валерий жил тогда без телефона. Я послал телеграмму с просьбой позвонить. По телефону сказал, что заявка мне понравилась, к работе прошу его приступить немедленно, потому что есть возможность поставить рукопись вне плана. Он посвистел в трубку: «Классно! Я как раз купил новую машинку. Сейчас смотаюсь на берег туманного Альбиона, вернусь и сразу засяду за работу».

Рукопись он представил месяца через три. Заявка меня не обманула. Заглядывающим на огонек коллегам я зачитывал куски рукописи, и мы все смеялись, хотя давно вышли из среднего школьного возраста. Но и замечаний у меня было много.

Валерий внимательно рассматривал мои карандашные пометки, слушал объяснения, согласно кивал головой. «Отлично. Все понял. Когда надо вернуть?»

Просматривая возвращенную рукопись, я увидел, что почти все мои замечания автор оставил без внимания. Даже не потрудился стереть их, что обычно делают авторы, заметая следы своего саботажа. Я почувствовал, конечно, некоторую досаду, но выяснять отношения и настаивать на своем не стал. Стер замечания сам и послал рукопись в набор. И ничего, отличная вышла книга. Мои сыновья перечитали ее раз по десять.

Если в редакцию пришел талантливый автор, последнее слово всегда за ним.

Как-то зашел Р.П. с рукописью под мышкой, уселся в кресло. «Сейчас забрал у Н.С. повесть». Н.С. возглавляла редакцию литературы для младшего возраста. «Почему?» «Понимаешь, у меня герой там все время выражается „елкин корень“. Ну, ругательство у него такое. А она мне: „Радик, давай это заменим на что-нибудь другое“. Предлагай, говорю ей. Это мы с тобой знаем, что одно ругательство заменить на другое очень трудно, да невозможно практически. А Н. не знает». «И что же она?» «Давай, предлагает, он будет ругаться „березкин корень“. Ну, я завязал на папочке тесемочки и ушел». Мы оба хохочем.

«Что же теперь будете делать, Р.П.? Ведь тут даже и пожаловаться не на что. Отсутствие юмора в некотором смысле тоже проявление природы». «Да нет, что жаловаться? Не знаю. Доре, наверное, отнесу».

И отнес-таки, кажется, Доре Борисовне Колпаковой в редакцию литературы для детей дошкольного возраста. Хотя и не совсем по профилю, зато с юмором там, надо полагать, все в порядке.

У редактора обязательно должно быть чувство юмора, и чем больше давит на него начальство и цензура, тем больше.

Работа с Виктором Викторовичем Конецким с точки зрения редактуры была минимальной. Ничего специально для «Детгиза» он не писал, нужно было только отобрать рассказы. Неожиданно В.В. попросил, чтобы я же написал к книге послесловие. Это послесловие, кстати, и стало моей первой публикацией. К неудовольствию нового директора Стукалина. Но препятствовать он не мог – Конецкий сам по этому поводу приходил к нему.