Джесси Бёртон - Муза

Я не знала, люблю ли Лори, и это тоже меня пугало – сомневаться или быть уверенной? «Будьте с ним начеку. Нельзя просто так наткнуться на такую картину, как эта, Оделль». А я так старалась заглушить голос Квик… Интересно, была ли она причиной, по которой я не могла ответить Лори взаимностью так же уверенно, как он признался мне в любви? Я выключила свет в надежде, что смогу заснуть в темноте. Лежа в кровати, я не могла сказать наверняка, какие страхи принадлежат мне самой, ведь Квик внедрила в мою голову и свои собственные.

Законченная картина стояла прислоненной к стене. Олив гордилась ею еще больше, чем «Садом», и было ощущение, что она мелкими шажками приближается к той самой сияющей цитадели. Новое полотно представляло собой сюрреалистическую композицию, яркую, на первый взгляд вывихнутую. Это был диптих: святая Юста до и после ареста, на фоне темно-синего неба и полыхающего поля. Олив решила его назвать «Святая Юста в колодце».

Левая сочная половина сияла. Олив использовала обычные масляные краски, но при этом поэкспериментировала с сусальным золотом, которое вспыхивало, стоило ей только поднести картину к свету. Сусальное золото всегда ей казалось мечтой алхимика, в нем прятался лучик солнца. Это цвет королев, мудрецов, колосящейся пшеницы в разгар лета. А еще он у нее ассоциировался с русскими православными иконами, которые ей всегда хотелось потрогать, когда папа приводил ее, маленькую девочку, в Музей истории живописи.

Посередине этой благодатной земли стояла женщина с волосами цвета спелого урожая. В руках она держала тяжелый горшок, расписанный оленями и кроликами, а в самом центре – лик Венеры. Обе они, женщина и богиня, с гордым видом взирали на зрителя.

На правой половине урожай пожух и оголился. Над полем как бы парила та же женщина, замкнутая в круге с внутренней перспективой, дававшей ощущение глубины, как если бы женщина лежала на дне колодца. Волосы у нее посеклись и потускнели, от горшка остались одни осколки – такой пазл, который уже невозможно собрать. Вокруг колодца собрались живые олени и кролики, материализовавшиеся из нарисованных, и заглядывают внутрь. Венера исчезла.

Олив услышала робкий стук в дверь и села на кровати.

– Кто? – выдавила она из себя в робкой надежде, что это он.

– Это я, Тереза.

– А-а-а.

– Вечеринка начнется через несколько часов, сеньорита. Можно мне войти?

Олив соскочила на пол и спрятала картину под кроватью.

– Да, – сказала она.

В последнее время Тереза начала наводить порядок в ее комнате. Это произошло по молчаливому согласию. Олив ее не приглашала, но ей нравилось само внимание, приготовленные кисти в преддверии нового рабочего дня. Ее одежда теперь лежала аккуратно сложенной на стуле или висела в шкафу. Неоконченные полотна стояли лицом к стене, как она сама привыкла делать перед сном. Утром Олив их разворачивала и трудилась без помех.

Тереза стояла на пороге, с сумкой через плечо.

– Я могу вам чем-то помочь?

Олив снова легла.

– Хочу выглядеть как Грета Гарбо, – сказала она томно, перебирая локоны. – Тере, ты умеешь накручивать волосы на пальцах?

Девушки поставили стул перед овальным зеркалом, которое Тереза нашла в бесхозной комнате и повесила на чердаке. Оно было в желто-коричневых пятнах и мутное по краям, но серединка была достаточно чистая. Для воссоздания образа Греты Гарбо они обратились к иллюстрациям в одном из воговских журналов Сары. За окнами стемнело, и Тереза зажгла свечи.

– Я никогда не умела накручивать мокрые волосы на пальцах, – призналась Олив. – Они у меня слишком густые. Но, я думаю, вместе мы справимся.

Добрых пять минут прошли в дружеском молчании. Олив получала удовольствие от успокоительных манипуляций с ее волосами, от этих однообразных плавных движений, навевающих сон.

– Насколько я понимаю, результаты выборов – это хорошая новость, но я все время думаю о несчастном мальчике, с которым Исаак был знаком, – прервала молчание Олив.

Тереза, опустив глаза, трудилась над ее загривком.

– Нынче так, завтра сяк. Я постельное белье меняю реже, чем правительство – названия улиц. А разницы, сеньорита, я не вижу.

– Слава богу, еще есть такие люди, как твой брат. Неравнодушные.

Тереза промолчала.

– Ты любишь своего отца, Тере?

Та нахмурилась, чего Олив видеть не могла.

– Я не люблю всякие байки.

Олив открыла глаза.