Анна Зегерс - Восстание рыбаков в Санкт-Барбаре. Транзит. Через океан

Здесь было немного народу, рыбаки перед отходом занимались всякой домашностью. Но кое-кто все же был налицо, они сузили глаза в щелку и придвинулись поближе. Не успел Гулль присесть, как из лавки вошел Дезак. Увидев Гулля, он оторопел:

— Это еще что? Зачем вы вернулись?

Гулль рассмеялся.

— Глупость вы сделали, что вернулись. А уж мне вы здесь и вовсе не нужны, я на суде заявил, что знать вас не знаю и что никогда вы у меня не жили.

Гулль поник головой, он понимал, что Дезак прав, ведь он приютил его, не задавая лишних вопросов. Рыбаки думали: «Выходит, он снова здесь, это хорошо». Гулль сел, и все у них пошло как прежде. Он уговаривал рыбаков созвать товарищей. Нечего им слушать своих жен, их дело — держаться друг друга и не выпускать из гавани ни одно судно.

Рыбаки сдвинулись теснее и слушали с жадным вниманием. В течение нескольких минут все было как прежде. Но тут за Гуллем пришли. Это были Кеделевы солдаты, они сразу увели его. Впоследствии так и не удалось дознаться, кто их позвал, то ли кто из рыбаков, то ли Дезак, а может быть, солдаты уже на пристани узнали Гулля и пошли за ним по пятам.

Некоторое время кучка рыбаков продолжала сидеть за столом, однако больше ничего не последовало, если не считать сигнального огня — две долгие вспышки и одна короткая. Постепенно они разошлись. Дом опустел, дул, не переставая, ветер, он потрескивал меж досок. Мари осталась одна. Гулль ее и не заметил, но она видела, как он входил и уходил. Все это время она сидела подле шкафа и, щурясь, накручивала на палец бахрому своего желтого платка. Теперь она встала, прикрутила фитиль в лампочке и пошла к себе. Но не успела подняться по лестнице, как снова постучали. Мари спустилась вниз, комнату наводнили солдаты. Они спросили Дезака и, услышав, что его нет, стали шарить в лавке — третий раз за этот месяц. Но вскоре прекратили поиски. Солдаты были в отличном настроении, они уже успели хлебнуть, а тут еще приналегли. Большинство было знакомо Мари по дюнам. Это были парни из глубинки, многие впервые попали к морю. Зиму они проскучали на острове. Знала Мари и долговязого, вихрастого, который схватил ее под мышки и прижал к стене. Лицо его, хоть и багровое от выпитого, было так молодо, что казалось воплощенным добродушием.

— Нечего сказать, хороша! — сказал он. — Заманила сюда молодого Бределя, и с Гуллем тут любовь крутила, и с молодым Бруйком из деревни.

Он продолжал лепетать что-то невразумительное, но и у него было недоброе на уме. Он притиснул большими пальцами ее плечи к стене и вдавил в живот колено. Мари только отчужденно на него глянула и внезапно, расслабившись, выскользнула из-под его рук. Солдаты засмеялись и стали ее хватать, по Мари опять ускользнула. Она напряженно прислушивалась, не возвращается ли домой через лавку Дезак, но его все не было. Молодой вихрастый, разозлившись, притиснул ее к столу, опрокинул на столешницу и держал как в тисках. Мари понять не могла, почему эти солдаты вдруг, именно сейчас и все вместе так яростно захотели ее тощего, истасканного тела. Да ей было, в сущности, безразлично. Безразлично, что они изорвали на ней платье, всю исцарапали и вырвали клоки волос. Даже и эта ни с чем не сравнимая, острая, как стеклянный осколок, поистине невыносимая боль была ей безразлична. Не безразличен был только желтый платок, который она поспешила сорвать с шеи и держала на отлете. Это был все тот же платок, который Гулль заприметил еще на острове Маргариты, а затем узнал на пароходе. По какой-то неизвестной причине, потому ли, что он ей особенно нравился или когда-то ей думалось, будто в жизни ее все должно измениться, — вот-вот они явятся, эти щедрые дарители, — Мари связывала с платком какие-то шальные надежды. Когда кто-нибудь пробовал разжать ей пальцы, кулачки ее сухих, заломленных назад рук вели отчаянную, упорную и, невзирая ни на что, победоносную борьбу за обладание желтым платком.

Когда Дезак утром вернулся к себе, дом его опустел. Старик Кедель всю ночь продержал его под стражей. Несколько дней спустя Дезак вынужден был сдать свой трактир и покинуть эти места. А сейчас он остановился как вкопанный. Среди луж и осколков стекла лежала, соскользнув со стола, Мари. Она повернула к нему голову, ее ноги были все еще притиснуты к животу, но желтый платок она прижала к груди, как мать прижимает к груди младенца.

С тех пор как рыбаки подрядились на промысел по старым тарифам, дорога в нижнюю Санкт-Барбару была открыта. Ничего значительного больше не случилось — и только спокойствие давило на кручу свинцовой тяжестью воспоминаний.