Энн Тайлер - Морган ускользает

Морган отошел к вращающемуся стенду, снял с него малярную кисть, вернулся назад, положил магнитофон себе на колени и медленно, мягко прошелся кистью по канавкам в пластиковой крышке динамика. Из канавок выскочили белые крупинки. «Скорее всего, сахар. Или песок, – сказал Морган. – Хмм». Он снова нажал на кнопку. Труба зазвучала чисто и ясно. Морган отдал магнитофон Эмили и вернулся к расчету с покупателем.

Он, словно домовой, оставлял, уходя от Мередитов, чудотворно исправленную электропроводку, плавно скользящие оконные рамы, неподтекающие краны и туалетные бачки с хитроумными приспособлениями из проволоки, которые были прежде плечиками для пальто, а теперь не позволяли воде переливаться. «Как, должно быть, чудесно, – сказала, разговаривая с Бонни, Эмили, – всегда иметь его рядом, он же может починить что угодно», но Бонни лишь недоуменно посмотрела на нее и спросила: «Кто, Морган?»

Голову Бонни тогда занимало совсем другое. Она помогала одной из своих дочерей пережить трудную беременность. Ребенок должен был появиться на свет в феврале, но все время грозился проделать это сейчас, в начале ноября; дочери пришлось вернуться домой, чтобы пролежать пластом следующие три месяца. И Бонни больше ни о чем говорить попросту не могла. «Стоит ей немного приподняться, чтобы поправить подушку, – рассказывала она, – и я прямо-таки вижу, как ребенок выпадает, вываливается из нее, будто монета из копилки, понимаете? И я говорю: “Лиззи, лапушка, ляг сейчас же, пожалуйста”. У меня просто в голове все перевернулось. Раньше я считала, что беременность – это такая подготовка, ты выращиваешь что-то до нужного срока, а теперь для меня беременность – это усилие удержать то, что из тебя все равно вылезет раньше времени. А Морган! Ну Моргана вы знаете. Вечно болтается где-то и ничего, по правде сказать, не понимает… По вечерам приходит домой и читает ей оперные либретто. Его теперь оперы интересуют, он вам говорил? Ну сумасшедший… “Дон Жуан встречает статую и приглашает ее на ужин”, – читает он. Я говорю ему: “Фокус совершенно в твоем духе”. А он продолжает чтение. По-моему, он думает, что Лиз – все еще ребенок, которому нужно на ночь сказки рассказывать, или просто ищет оправдание тому, что сам их читает, для своего удовольствия. А ей необходимо каждый день подносы с едой приносить да судно подкладывать и потом выливать!»

Эмили серьезно кивала. Она сочувствовала Бонни: жизнь рядом с Морганом наверняка была невыносима. Но в конце-то концов, Эмили жить с ним не приходилось.

Она вспоминала, насколько странным он казался ей поначалу – его шляпы и костюмы, педантичная, старомодная манера речи. А теперь Морган представлялся ей… необычным, это верно, однако понятным. Ей захотелось поверить в справедливость его предположения о том, что за каждым событием вовсе не обязательно стоит какая-то причина. В прошлом месяце она и Леон сидели с ним в «Ресторане Юнолы», и Морган, взглянув в окно, сказал:

– Как интересно, там Ламонт идет. А я думал, он умер. – Впрочем, сильно удивленным он не выглядел. – Такое случается все чаще, – весело сообщил он. – Мне, например, все чаще кажется, что я вижу, как по улице топает отец моей матери, дедушка Бриндл, а он мертв уже сорок лет. И я говорю себе, что, может быть, он вовсе и не умирал, просто устал от прежней жизни и ушел, чтобы начать новую, уже без нас. Кто скажет, что такое не может случиться? Не исключено, что где-то есть небольшое поселение, а то и целый город, наполненный людьми, которые предположительно умерли, а на самом деле – ничуточки. Вы об этом не думали?

Леон устало зашипел, как делал, когда Эмили случалось сказать что-нибудь глупое. Ну а правда, почему бы такому городу и не существовать? Что в этом невозможного? Эмили выпрямилась, виновато взглянула на свои колени.

– Мир – странное место, – продолжал Морган. – Трясучие старушки, которым мы не доверили бы и тележкой для покупок управлять, налетают на нас, сидя за рулем двухтонных автомобилей, со скоростью семьдесят миль в час. Наша жизнь зависит от совершенно незнакомых людей. Полное отсутствие логики и надлежащей последовательности!

– Иисусе, – произнес Леон.

А вот Эмили приободрилась, все вдруг стало казаться ей более светлым. (Дело было вскоре после ее возвращения из Тэйни.) Широта взглядов Моргана представлялась ей чудесной. Она улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ. Погода уже успела ухудшиться, поэтому теперь Морган носил русскую меховую шапку. Шапка сидела на его голове, как медвежонок. Он склонился над столиком к Леону и сказал: