Энн Тайлер - Морган ускользает

«Основная идея, – цитировала Леона статья, – это импровизация. Мы разыгрываем спектакль мгновение за мгновением. Приспосабливаемся к нему, продвигаясь вперед. Поймите, я говорю о пьесе, не о куклах. Кукол делает моя жена. Согласно установившимся стандартам. Они не импровизируются».

Так-то оно так, но лишь до определенной точки. У Эмили имелись вырезанные из оберточной бумаги шаблонные очертания кукол, однако очертания имели значение наименьшее. Важнее всего были лица, ямочки и выпуклости, из которых складывались их выражения, имевшие свойство приобретать индивидуальность, как бы аккуратно ни вела Эмили ткань под иглой швейной машинки. Да, безусловно, куклы тоже импровизировались. Ей следовало сказать об этом журналисту, который брал у них интервью, – вообще как-то настоять на своей точке зрения.

«Для голов используется та или иная набивка, потом они прошиваются. Моя жена чем-то их пропитывает. У нее свои рецепты, свои методы работы. Иногда она позволяет мне помочь с декорациями, но в целом настаивает на том, чтобы делать кукол только своими руками».

Эмили свернула газету, отложила ее. Прошла по коридору в тыльную комнату, теперь та принадлежала Гине. Швейную машинку и муслиновые чехлы перенесли в комнату Леона и Эмили. Добра у Гины прибавилось, в одном углу оно уже не умещалось. Ее незастеленная кровать была завалена плюшевыми зверушками, книгами, одеждой; у окна сидел в кресле-качалке превосходивший Гину размерами игрушечный пес Снупи – подарок бабушки и дедушки Мередитов на ее шестилетие. Эмили считала нелепым дарить ребенку такую большую, главное – такую дорогую вещь. И о чем они только думали? «Да ладно, – говорил ей Леон, – такие уж они люди. Ты же их знаешь».

Гина сидела под кроватью. Она вылезла, встрепанная, держа в руке ботиночек.

– Ты еще не готова? – спросил Эмили. – Пора идти.

– Я ботинок искала.

Эмили отобрала у нее ботинок, развязала его шнурок.

– Так, послушай, Гина. Мы сегодня выступаем за городом, уедем до твоего возвращения. Когда вас отпустят из школы, пойдешь домой с девочками Бергер и будешь ждать нас в магазине. Миссис Эппл пообещала присмотреть за тобой.

– Почему я не могу остаться дома и поехать с вами?

– Скоро лето, – сказала Эмили, – а летом ты все время будешь дома.

Она натянула ботинок на ногу Гины, завязала шнурок. Носки девочки уже смялись, перепачкались и сползли ниже лодыжек. На блузке сидело яичное пятно. Эмили знала детей вроде Гины, когда сама была маленькой. Экстравагантно чумазых, в измятой и оттого почему-то привлекательной одежде. Она всегда полагала, что винить в этом следует их матерей, но теперь поумнела. Всего полчаса назад она постаралась одеть Гину словно с иголочки. Эмили сняла с волос дочери, пышных, с густыми, как у Леона, прядями, катышек пыли и сказала:

– Пойдем, а то опоздаешь.

И, повесив на плечо сумочку, вышла с Гиной из квартиры, постаравшись щелкнуть замком как можно тише: Леон еще спал. Они спустились по лестнице, над которой витали запахи завтраков – подгоревшего бекона, копченой селедки. Миновали дверь магазина, за которой было еще темно, вышли на улицу. Теплое солнечное утро. Город казался только что умытым, вдалеке поднимались в дымке золотистые здания, женщины в весенних платьях мели свои крылечки, зеленый плющ выплескивался из окон заброшенного дома. Гина, вцепившись в руку Эмили, подпрыгивала и пела:

Эмили поздоровалась с миссис Эллери, которая вытряхивала пыль из тряпки, затем со слепым стариком, дочь которого – нет, скорее все же внучка – каждый погожий день усаживала его на веранде, заворачивая ноги старца в сероватое одеяло. «Хорошая погода», – сказала Эмили, и он покивал, повернув казавшиеся запечатанными веки к солнцу – совсем как выставленный на подоконник цветок. На втором углу она подождала двух девочек Бергер. Элен Бергер вытолкнула их за дверь – маленьких, веснушчатых, рыжих, одетых в клетчатые платья. Они унеслись с Гиной вперед, и на следующем перекрестке Эмили пришлось окликнуть их: «Стойте! Подождите!» Задыхаясь, она подбежала к ним, стоявшим, кренясь и покачиваясь, на самом краешке тротуара, протянула руки. Младшая девочка Бергер взялась за одну, Гина за другую. Ладонь маленькой Бергер состояла как будто из одних косточек, и Эмили почувствовала прилив любви к теплым, пухленьким, с чуть липкими складками пальцам Гины. Она перешла улицу, словно окутанная детьми, и отпустила их. Они, вразнобой подпрыгивая, снова умчались вперед.