Энн Тайлер - Морган ускользает

– Сводить со мной знакомство вам нисколько не хочется, верно? – спросил он.

– Верно, – ответила Эмили.

– Угу. А почему так?

– Мне не нравятся ваши попытки пролезть в нашу жизнь. Они мне отвратительны! И не нравится, когда за мной шпионят.

– Эмили, – сказал Леон.

– Нет-нет, – сказал ему Морган. – Все правильно. Я понимаю.

Он оглянулся на свою запыленную, приземистую машину. Чувств он не испытывал никаких. Его словно выскоблили изнутри.

– А может, вам стоит познакомиться с моей женой? – не без некоторого усилия произнес он. – Не хотите встретиться с Бонни? Я о ней не рассказывал? Или вам мои дети могут понравиться. У меня очень милые дети, вполне нормальные, вполне обычные, они, похоже, сами решили быть обычными… Две дочери заканчивают школу. Одна уже выросла, работает секретаршей, а четверо учатся в колледжах, кто где. Бо́льшую часть года они отсутствуют. Мы о них почти и не слышим. Но так уж устроена жизнь, верно? Вам это любой родитель скажет. Как видите, я человек семейный. Это может помочь? Нет, насколько я понимаю, не может.

Тут он обнаружил, что все еще сжимает ладонь Эмили, и отпустил ее.

– Старшая девочка вышла замуж, – сказал он. – А я вовсе не врач. Работаю в хозяйственном магазине.

– Что? – опешила Эмили.

– Директор «Хозяйственного магазина Каллена».

– Но… ведь вы принимали нашу дочь!

– А, ну что же, – ответил он, – недаром же я присутствовал при рождении трех своих.

Он похлопал себя по карманам, отыскивая сигареты, однако, найдя пачку, просто стоял, держа ее в руке и глядя в их ошеломленные лица.

– А эту историю с порезами я в газете вычитал. В общем, про себя я вам наврал. Собственно говоря, я это часто делаю. Часто ловлю себя на том, что пытаюсь создать ложное впечатление о себе. Не намеренно, поймите. Мне временами кажется, что люди словно сговариваются со мной об этом, подталкивают меня. Помните, тогда, во время спектакля, вам понадобился врач – и никто из зала не вышел. Наступило долгое, долгое молчание. И как-то подбодрить вас, довезти до больницы, казалось так естественно. Я и не подозревал, что мне действительно придется принимать роды. Происходившее просто… вытолкнуло меня, фигурально выражаясь, в первый ряд.

Ему хотелось, чтобы они что-то сказали. Но они только глядели на него во все глаза. Между тем по ступенькам крыльца поднялась девушка в старомодном платье и поздоровалась: «Привет, Эмили, Леон», но те на нее даже не посмотрели, не отступили в сторону, когда она проскользнула мимо них в еще открытую дверь.

– Прошу вас. Это же не только моя вина, – опять заговорил Морган. – Почему люди с такой готовностью верят мне? Вот объясните. И знаете, что меня угнетает? Они верят гораздо быстрее, если я говорю что-то разрушающее их иллюзии. Я могу, например, сказать, что жизнь кинозвезды не так сладка, как они думают. Свет юпитеров до того горяч, что у меня тает грим, и воротники моих рубашек покрыты изнутри серовато-розовыми пятнами, которые доводят мою жену до исступления: их ни «Клорокс» не берет, ни «Уиск», хотя отчасти она эту проблему решила, нашла предохранительное средство. Она знаете что делает? Перед тем как я надену рубашку, натирает ее воротник куском белого банного мыла. Да, это помогает, и, должен заметить, неплохо.

– Спятить можно, – сказал Леон.

– Верно, – согласился Морган.

– По-моему, вы и спятили!

Однако Эмили возразила:

– Ну не знаю. Мне кажется, я его понимаю.

Мужчины повернулись к ней.

– Понимаешь? – спросил Леон.

– Просто он… ему необходимо иногда выбираться из своей жизни, – пояснила она.

Морган вздохнул – длинно, прерывисто – и опустился на ступеньку крыльца.

– Моя старшая дочь выходит замуж, – сказал он. – Можно я посижу здесь с вами и выкурю сигарету?

Газетный заголовок гласил: «Возрождение ремесел в Балтиморе? Фестиваль открывается 2 июня». Статью сопровождала картинка: Генри Прескотт по щиколотки в стружках вырезает одну из своих деревянных уток. Была там и фотография Леона Мередита с куклой в руках, женой пообок и дочерью у ног. Сумрачный, красивый, худой мужчина с резкими морщинами у краев рта. Уже далеко не юноша. Фотография окончательно убедила в этом Эмили. Отодвинув оставшиеся после завтрака тарелки, она расстелила газету по кухонному столу и, опершись о нее локтями, внимательно изучила снимок. Зернистая газетная печать подчеркивала драматичность облика Леона – сплошные впадины и плоскости. Эмили выглядела рядом с ним почти бесцветной. Даже Гина и та казалась невыразительной.