Джо Хилл - Пожарный

– Аминь, – пробормотал кто-то.

– …а эгоизм страшен, как керосин. Когда вы уступаете продрогшему человеку половину одеяла, вам обоим становится теплее и вы уже не одиноки. Вы отдаете больному свое лекарство, и его радость становится лекарством для вас. Человек более мудрый, чем я, однажды сказал, что ад – это другие. А я скажу, что вы в аду, если не хотите делиться с нуждающимся человеком, если для вас невыносима мысль, что вам меньше достанется. Так вы отдаете свою душу. Не заботиться друг о друге – все равно что шагать по углям, когда спичка вот-вот чиркнет. По крайней мере, так полагаю я. А вы?

– И я, – сказал Бен Патчетт, сидевший справа от Харпер. И другие его поддержали. И сама Харпер тоже.

Сидя на скамье, она ощущала любовь – такую же, как к Джейкобу в лучшие их дни… или сильнее. Не к одному мужчине, не к одной женщине – ко всем верующим в церкви. Ко всем, с кем она ходила в Свет. В последние недели ей порой казалось, что больше всего это похоже на самую первую влюбленность.

Джейкоб уверял ее, что все проявления альтруизма – тайный эгоизм, что люди делают что-то ради лишь для того, чтобы потешить себя. И он был прав, хотя и сам не понимал, в чем именно. Он считал, что альтруизм, от которого на душе становится хорошо, ничего не стоит и что это вовсе не альтруизм; он не догадывался, что это нормально – получать удовольствие от того, что несешь другим радость. Когда делишься своей радостью, она возвращается сторицей. Умножается, как хлеба и рыбы. Это умножение, возможно, и есть одно из чудес, которые никогда не опровергнет наука. Последнее из чудес, оставшихся у религии. Жить с другими – значит жить полной жизнью; а жить самому по себе – все равно что умереть. Сахар слаще, если делишься им с кем-то.

Харпер никогда не считала себя религиозной, но в церкви лагеря Уиндем пришла к выводу, что религиозны все. Если ты можешь петь, то можешь верить и спастись.

Религиозны все – кроме, наверное, Пожарного. Он смотрел на отца Стори с холодным отчуждением, пуская колечки дыма. Он не курил сигарету. Он пускал колечки горлом – густой дым поднимался волнистыми кругами. Пожарный заметил взгляд Харпер и улыбнулся. Показушник.

Отец Стори снял очки, протер их о свитер и снова надел.

– Но, видимо, не все с нами согласны. Два месяца назад кто-то начал таскать еду с кухни. Понемногу – молоко, мясные консервы. И говорить-то особенно не о чем. Если задуматься – кражу нескольких банок «спама» можно счесть скорее услугой. Но потом стали пропадать другие вещи – из женской спальни. У Эмили Уотерман пропала счастливая звездная чашка. У сестер Нейборс – пузырек лака для ногтей. Пять дней назад кто-то украл из-под подушки у моей внучки медальон. Не знаю, стоит ли говорить, что он золотой, но внутри – фото матери Алли, единственная память о ней; утрата разбила Алли сердце. А вчера воровка стащила у сестры Уиллоуз посылку для ее еще не рожденного ребенка. Думаю, вам всем известна эта посылка, которую она называет «Подручной мамой».

Отец Стори сунул руки в карманы и качнулся; очки, отражая свет свечей на кафедре, блеснули красным огнем.

– Уверен: та, кто взяла вещи в женской спальне, сейчас стыдится, она напугана. Все мы испытали ужас, обнаружив у себя следы драконьей чешуи, а в состоянии такого стресса легко поддаться порыву, взять чужое, не думая, какую боль можешь причинить. И я говорю взявшей эти вещи, той, кто сидит сейчас среди нас: назовите себя, не бойтесь.

– Я бы не рассчитывала, – прошептала Алли, и сестры Нейборс отозвались сдавленным нервным смешком. Впрочем, на лице Алли веселья не было.

– Потребуется настоящее мужество, чтобы заговорить и признаться в содеянном. Но если вы скажете нам правду – если возвысите голос, чтобы признаться, – все здесь будут сиять ради вас. И радость, которую мы ощущаем, когда поем, покажется ничтожной в сравнении с этим. Я знаю. Это будет слаще любой песни, и сердца присутствующих подарят вам нечто гораздо более ценное, чем те вещи, которые вы взяли. Они подарят вам прощение. Я верю в этих людей, в их доброту; я хочу, чтобы вы узнали их так же, как знаю я. Они будут любить вас даже после того, что вы сделали. Здесь все знают, что заставляет драконью чешую светиться. Не музыка – если бы дело было только в музыке, мой глухой внук не мог бы светиться с нами. Это гармония – гармония со всеми. Вас не станут стыдить, вас не прогонят. – Отец Стори опустил подбородок и почти сурово оглядел слушателей через очки. – А если кто-то и попытается, я вмешаюсь. Здесь мы возвышаем наш голос в песне, а не в презрении, и я верю, что взявшая эти вещи просто не могла с собой справиться, как мой внук не может перестать быть глухим. Верьте в нас, и я обещаю: все будет хорошо.