Виктория Токарева - Дома стоят дольше, чем люди (сборник)

Силовик не выдержал и стал говорить ей слова. Именно те, которые она не могла получить от Стасика. Лучше всего на эту тему говорил Александр Сергеевич Пушкин: «Я знаю: век уж мой измерен; но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я…» – и так далее и тому подобное.

Максим смотрел на Олечку блестящими глазами. Олечка выковыривала из салата креветки, и слушала, и тоже незаметно рассматривала своего опера.

Его рубашка была заправлена в брюки, а Стасик носил рубашку поверх брюк. У опера ботинки были остроносые и черные, а у Стасика тупоносые и рыжие. Стасик был более модный. И от его щек шла горячая волна. А от опера – никакой волны. Холодный как трупак, и ложиться с ним в одну постель – все равно что в гроб. Ни за что. От него исходил запах, как от старого пня. Это запах лежалой одежды, давно не проветриваемой.

Единственное, что украсило вечер, – десерт, тирамису. Миллион калорий, но и удовольствия на миллион.

Под конец вечера опер сказал, что он хочет бросить эту «улицу разбитых фонарей» и открыть свой фармацевтический бизнес.

– Это хорошо, – сказала бабушка. – Не будете жить от зарплаты до зарплаты. Деньги – это свобода.

– Не нужны мне его деньги, – хмуро сказала Оля. И вдруг тихо заплакала. – Мне никто не нравится, ни тот ни другой…

– Будет третий, – заверила бабушка.

– Не будет! У меня никогда не будет счастья! Лучше бы я отдалась Стасу, меня к нему тянуло как магнитом. А это и есть женская интуиция.

– Он бы тебя уже бросил…

– Ну и что? Зато в моей жизни была бы целая площадь из роз.

Оля зарыдала во весь голос. Ее губы отъехали, как у верблюжонка, она стояла такая несчастная и такая родная…

Бабушка притянула к себе ее драгоценное тельце, обняла и пригорюнилась. Она чувствовала себя виноватой, как будто от нее что-то зависело.

И Олечка чувствовала бабушку виноватой: почему она не может решить ее проблему и не предоставляет ей полное счастье, прямо сейчас, сию минуту, как карету из тыквы? Тогда в чем ее любовь?

Кот сидел вне дома, на подоконнике, и смотрел через стекло. Ему тоже хотелось участвовать в жизни людей.

Время – «оттепель». Мы все молодые и гениальные. В ходу слово «нетленка». Подразумевалось, что каждое наше произведение останется навсегда, «мой прах переживет и тленья убежит».

В ходу обращение «старик» и «старуха». Нам по тридцать лет или около того. Легко в тридцать лет слышать «старуха». А слышать такое в семьдесят лет обидно и оскорбительно, поскольку это соответствует действительности.

«Оттепель». Никита Хрущев стучит ботинком по американской трибуне. Темпераментный человек. И невоспитанный. Но мы ему рады. Из коммуналок народ медленно переселяется в хрущевки. Отдельное жилье. Мечта.

Мне двадцать шесть лет. Я печатаю в журнале свой первый рассказ. Его все замечают, включая солдат и уголовников. Меня упоминают в журнале «Вопросы литературы». Наряду с Аксеновым, Шукшиным. Это – признание.

Возле меня топчется слово «талант». Я, конечно, в это не верю. Кто я такая? Моя мама тоже не верит. Звонит из Ленинграда и спрашивает: «Кто за тебя написал? Михалков?»

Лицом к лицу лица не увидать. Тем более собственного лица.

В моем характере есть нечто такое, что заставляет людей критиковать меня прямо в глаза. Иногда это получается грубо. Но я смирилась.

Денег – нуль. Но молодость сама по себе богатство. Смех без причины – это вовсе не признак дурачины. Это признак здоровья.

Возле Никиты Хрущева на трибуне Мавзолея маячит бровастое лицо Брежнева. Он простоват, но бравый. В какой-то момент это бровастое лицо становится главным. А круглый лик Никиты исчезает из поля зрения. Никита на пенсии, как обыкновенный старик. Но, слава богу, жив, хоть и обижен.

Брежнев привел с собой застой. В стране – стабильный застой.

«Старикам» и «старухам» уже под сорок. Нетленки лежат в столе. Литературная карьера моих друзей стоит на месте и никуда не движется. Хочется выть.

У меня должна выйти первая книга, но она застопорилась где-то – и ни туда ни сюда.

Я одеваюсь в красивое и иду на прием к главному редактору издательства. Сажусь перед его кабинетом и жду. Секретарша докладывает. Главный редактор безмолвствует, он занят.

Я сижу час, другой. Главный редактор по-прежнему занят. У него в кабинете космонавт, недавно вернувшийся с орбиты. Наверное, космонавт тоже решил выпустить книгу, иначе зачем ему главный редактор издательства?