Александра Николаенко - Убить Бобрыкина - История одного убийства

— Иду искать! — предупредил…

«Ищи-свищи», — из головы сказала мать.

— Эй! Шило-мыло! — закричал Бобрыкин ненавистный и за спиной ботинком треснул по доске…. — Иди сюда! И «буратино» перед носом покрутил.

Собрав двенадцать снова, Шишин огляделся, нет ли по близости Бобрыкина опять, и отходил теперь с опаской, оглядываясь на доску…

— Сашка… — услышал Танин шепот, — ищи меня, я здесь! — он сделал шаг к забору, и…

— Эй, Шишкин! На тебе! — опять сказал у камня Бобрыкин ненавистный, и опять ботинком двинул по доске…

Кто прятались — те разошлись давно. Смеркалось. К окошку Таня подошла, увидев Шишина у камня, вниз опустила ручку, нахмурилась, и отпустила, задвинув занавески, плечи обхватив отошла, к Бобрыкину присела на колени, накручивая локон золотой на палец Бобрыкин в ухо напевал «Тирлем-тирли…», и «Машу и медведь» смотрела Оленька с дивана.

И все стоял у камня Шишин, озираясь. Палочек двенадцать охранял…

— Есть иди, творог остынет! — сказала мать.

— К чему это присниться, мама? Свадьба, музыка играет, невеста в белом, гости… окно, протекший таз, ведро пустое, гвозди, потолок, ты по нему ползешь и моешь, моешь…

— Какие были гвозди? — поинтересовалась мать.

— Не знаю, не нашел, — и отводя глаза, скрестив тайком колени, пустую руку быстро опустил в карман и в фигу сжал.

— Что, не нашел гвоздей к добру, — сказала мать, — а гвозди к гробу. К концу пути земного, вот к чему. Перекрестись, скажи спасибо, не нашел! — и он тревожно посмотрел на мать, плотнее сжав колени с фигой, соображая, стоит ли признаться, что гвозди все-таки нашел во сне, и перепрятал.

Мать, пристально нахмурясь, посмотрела, наклонившись, откинула клеенку, заглянув под стол.

— Колен понавертел, канаты вяжешь? Себе то не соврешь, дурак! — сказала и стала молча есть, во рту перетирая творог сухой и теплый, вертя в щеках, прихлебывая чай.

— А если я нашел и перепрятал? Что?

— Что? — фыркнув усмехнулась мать, газетой утирая губы, и скомкав за тарелку отложила. — Перепрятал, Саша, значит отложил. Припрятанное-то само из дому не уходит, лежит как есть, до часу, до поры…

— А таз и свадьба?

— Таз со стирьем?

— Нет, с мылом был…

— Вот со стирьем к делам. Бессмысленным делам, как все твои, к напрасным хлопотам к гнилой картошке. С мыльем — покойницу любить.

Он завертелся, под клеенкой тапком засучил.

— Уймись! — сказала мать.

— Окно тогда?

— Закрытое — к болезни, разочарованью, к пустому. Разбитое — к слезам, открытое — к ненастью.

— А невеста?

— Невеста к горю. Разлуку означает, и предательство в любви. Лицо-то видел у нее?

— Не разглядел…

— А если б разглядел, узнал бы, кто предаст, — качая головой сказала мать, и, встав, спросила, обернувшись:

— А без лица не знаешь, Саша, разве, кто?

Приснились люди без лица, и лица без людей, ворона, мать в окне, дупло, почтовый ящик, крыса, плуг, Танюша за роялем в музыкальном классе. Приснилось, что учительницу музыки уже убили, а она жива. Бобрыкин ненавистный на коне и с саблей наголо. Трамваи номер шесть, и девять, что одно и то же, если их перевернуть, и равно не к добру. Аптека, шапка, рожь, капуста, еж, и кошки, кошки…

Три раза пуговицу на рубашке белой мать ниткой красной обмотала, обвила во сне, кривыми пальцами стянула узелок, держа в зубах от красной нитки хвост, цедила: «Молчи, сиди, не дрызь, чтоб память не отшибло…»

«Где бирочка — изрань, запомни, Саша, наизрань надеть, — себя показывать другим с израни. Снимай, снимай! сама побью тебя, подальше от греха, и молотила кулаком не сильно, не так, как били бы другие, остальные, все. Но бирочка кололась, снова наизнанку Шишин свитер надевал во сне».

«И с левой не влезай в рукав, я для чего тебе держу-то, идол правый? Чтобы в левый лаз полез, чума? Весь день себе изгадишь, жизнь изгадишь!» — но Шишин забывал, где лево, а где право, и на манжетах, на рубашках, на пижаме мать вышивала «Л» и «П», а Шишин нитки выдирал во сне зубами, чтобы не смеялись в классе, и вообще. Мать снова вышивала «Л» и «П», а Шишин снова нитки сколупал.

«Посколупаешь мне, посколупаешь! Всю жизнь исколупал…» — цедила мать сквозь нитку. «Посколупаю» — думал он и сколупал.

— Смотри, где школа от забора — это справа, голубятня тоже, дом пионеров слева, и кинотеатр Юность тоже там, — во сне сказала Таня.

«Но если я пойду спиной к забору, все будет задом наперед…» — подумал он.

— Где родинка, смотри, тут право, где нету родинки, там лево, понял? — Понял… И с облегченьем вспоминал во сне, по родинке у Тани, где лево, а где право в мире, у всего.