Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Поскольку каморку ученика с ним теперь делил Конрад, я часто останавливался в темном коридоре, откуда двери вели к ответвлениям — к этой каморке и к комнате подмастерьев. (В мою же каморку надо было входить из квадратной прихожей, что располагалась возле устья лестницы.) Я видел, как спит в дневное время ученик. Я видел спящих подмастерьев. Эти мужчины, по вечерам так весело насвистывающие в пекарне, в постелях казались мне отвратительными. От них исходил запах пота или грязи. То есть испарения взрослости, которые были мне противны. Кроме того, подмастерья лежали, как дышащие мертвецы, — с полуоткрытым ртом, спутанными волосами, бесформенными кулаками, бледными волосатыми ручищами. Окно было затемнено. Чтобы солнце не проникало в комнату. Одевшись, подмастерья преображались. В своих пекарских костюмах казались симпатичными и радостными. Белые колпаки скрывали их волосы; а лица тотчас припудривались питательной мукой. Такими они мне нравились. После полудня они кололи во дворе буковые поленья для хлебопекарной печи. Я смотрел на них из окна своей комнаты. Они, запрокинув головы, кивали мне и начинали махать топорами так, что дерево пело. Этот двор был маленьким и без всякой зелени: там не росло ни деревца, ни пучка травы. Напротив своего окна, в глубине, я видел дверь свинарника. По сторонам от нее находились два сортира. Время от времени один из подмастерьев исчезал там. Это мне не нравилось. Не нравилось, что они справляют естественную нужду, не снимая пекарских облачений. Я все еще был очень чувствительным. Еда вызывала у меня отвращение, если туда попадала летняя муха.

Царство пекарни помещалось в цокольном этаже. Оно поражало воображение. Прежде чем попасть туда — из передней, — ты проходил мимо кухни. Кухня радикально отличалась от кухни моей мамы. Гигантские кастрюли, медные и латунные, висели на стенах. В таких кастрюлях готовились на плите соки и варенья. Голландка бросала в котлы с закипевшей водой целые сахарные головы. В той же кухне она делала и тесто для кексов. Горы нарезанных цукатов и отборного изюма громоздились перед ней на столе. В больших чанах тетя размешивала остальные ингредиенты. Десятки глиняных форм стояли наготове на столе, во всю длину стены. Одну форму за другой женщины ставили на массивные весы и помещали туда килограмм или два кило готового теста. Ученик относил наполненные формы в пекарню. На меня деятельное хозяйствование тети и Берты производило столь сильное впечатление, что я ни разу не осмелился зайти в кухню, а всегда только подолгу стоял возле открытой двери…

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Собственно пекарня состояла из трех помещений: в одном выпекали хлеб, в другом готовили тесто, в третьем хранилась мука. «Тестовое» и «мучное» помещения располагались выше печи. Чтобы попасть туда, нужно было подняться по лестнице. Там было очень тепло, и ты, хотел того или нет, мгновенно оказывался припудренным мучной пылью. Там же хранилось в больших корытах и тесто для коричневых пряников, которое готовилось летом, а выпекалось только к празднику Йоль. В тесто добавлялись: целая бочка сиропа, мешок миндальных орехов, большая корзина цукатов, сливочное масло, составлявшее третью часть всего объема, несколько лопат пряностей. И потом тесто покоилось. Месяц за месяцем: оно затвердевало так, что позже, дабы придать ему эластичность, его приходилось разбивать молотками. Хлебная печь была старинного образца. Ее кирпичный свод прогревался живым огнем. Много тонн наваленного сверху битого стекла служили для теплоизоляции. Отрытое газовое пламя на конце подвижного рычага можно было ввести — через специальное отверстие — внутрь печи, чтобы осветить ее. Медленно убывающий жар обеспечивал естественную последовательность выпекания для разнообразных сортов хлеба и выпечки. Каждое изделие, выходившее из этой печи, подрумянивалось по-своему и отличалось, пусть и незначительно, от других подобных изделий. Это еще не был тот проклятый хлеб больших городов, что выплевывается машинами. Он возникал на протяжении ночи. Черный хлеб, хлеб грубого помола, хлеб из просеянной муки: кругляши, выпекаемые вплотную друг к другу. Пшеничный хлеб, формовой хлеб, круглые булочки, полусладкая и сладкая утренняя выпечка, «рогалики», «звездочки», «улитки», «иудины уши», плюшки, посыпанные сахаром, пирожки и «коринфские булочки» с изюмом. Каждое утро было великолепным. Когда мы садились к столу пить кофе, тетя говорила мне: «Сходи в лавку и выбери, что тебе нравится. Только бери побольше, чтобы наесться досыта». И я шел: шел через переднюю, открывал дверь в лавку. Там за коротким прилавком стояла Берта. На железных стеллажах вдоль стен штабелями громоздились противни. И свежий хлеб заполнял целую стену. И пахло печеным сливочным маслом и растопленным сахаром, сладкими алкогольными испарениями дрожжевой выпечки. А иногда еще заходил подмастерье, приносил последний плоский пирог со сладкой присыпкой или с сочащимися маслом кратерами в миндально-сахарной корочке. Или это был фруктовый пирог. Я не знал, что выбрать. И Берта говорила: «Возьми это, возьми то». Все было замечательно. Я, конечно, видел, что хозяин и подмастерья должны тяжело работать. Руки у них как дубины, плечи — широкие и поникшие. Они стоят, потные и с закатанными рукавами, перед духовкой. Или перед корытами. Пока они месят тесто и формуют хлеб, в печи колеблется красное пламя. Когда же дрова сгорают, оставляя лишь жар и пепел, плоскую топку надо дочиста вычистить влажными вениками на длинных рукоятях. Хлеб, уже сформованный и в этом смысле готовый, надо задвинуть в печь. А потом — снова вытащить, сделать надрезы ножом и отполировать их водой. Потом — снова задвинуть в печь, чтобы хлеб допекся. Противни, наполненные мелким печеньем, нужно должным образом подготовить… Так много всего делалось за одну ночь. Хлеб для города. Пища. Множество удовольствий для желудка. По вечерам они весело насвистывали — эти парни в «печном» и «тестовом» помещениях. А по утрам выглядели уставшими. Ночь снаружи, в городе, была тихой; но вокруг печи стрекотали сверчки. Подмастерья говорили, что это «их птички». Хозяин немного досадовал на домашних сверчков; однако прогнать их не получалось. Ночь за ночью они выпевали на высоких тонах свою монотонную песню.