Гера Фотич - Умереть в раю [СИ]

— Сегодня воскресенье, — возмущенно шевелит крыльями ноздрей. Наклонила голову ещё ниже, будто нашла важную строчку.

— Гдееее доооктор? — Василий старался голосом просверлить панцирь равнодушия.

Чувствовал, как вспенивается ненависть ко всему. К пожилому щуплому охраннику в фуражке железнодорожника, который, недовольно бурча, прикрыл уличную дверь. Отошел поставить алюминиевый чайник на электрическую плитку. К этой дежурной тетке с журналом, сопящей под нос ругательства. К инвалидным креслам слева от стойки регистрации. К металлической каталке, перегородившей подход к лифту. К мерцающему свету дневных ламп. К серым облупившимся стенам, отдающим подвальной сыростью. Даже к жене, прильнувшей сзади к его спине и бессильно положившей руки ему на плечи.

— Идет, — спокойно произнесла медсестра, не поднимая головы, словно вычитала это слово в открытом журнале. Затем, как бы рассуждая сама с собой, добавила: — Он один, а вас много…

Василий повернул голову к жене. Хотел сказать ей что-то ободряющее. Но понял, что не сможет удержать клокочущее внутри пламя. Промолчал, стиснув зубы. Чувствовал ее лицо, уткнувшееся между лопатками. Чувствовал, как беззвучно текут слезы, пронизывая его тонкую футболку. Как горячий воздух толкает в спину, когда она, чуть отстраняясь, выдыхает после глубокого горького вздоха.

Вдруг подумал, что по забывчивости заправил футболку в спортивные брюки. Что жене никогда не нравилось, и она всегда из-за этого ворчала. Но сейчас молчала — это было теперь неважно. Значит, многое из того, что она раньше говорила, просила, можно вообще опустить. Делать только то, что необходимо. Но разве можно знать, что на самом деле наиболее существенно, пока не произойдет нечто трагичное. После чего перестаёшь придавать значение всему остальному. А когда проходит, тебя снова грузят ненужными условностями, обязанностями, просьбами. И снова ждать, ждать, ждать — пока случится нечто…

Полуторагодовалая Лера лежала на отцовских руках. С затухающим сознанием продолжала баюкать игрушку. Личико покрывал нездоровый румянец. Словно только с мороза. Если бы такая же розовая сыпь не выделялась не шейке и ручках. Из-под едва приоткрытых век пробивалась яркая синева глаз, словно узенький кусочек безоблачного неба, притаившегося в её глазах.

— Где он ходит?! — Василий жаждал движения. Броситься врачу навстречу. Но куда? Прорваться к лифту или взбежать на второй этаж. А вдруг они с доктором разминутся?

И тогда снова слушать этот идиотский зажигательный канкан, рингтоном в телефоне. Острые пронзающие пики звучащих скрипок и оглушающий ритм труб рисовали в воображении женские ножки, кокетливо выбрасываемые из-под воланов и рюш вздернутых платьев. И надо слушать! Ибо где-то посреди обнаженных плеч, открытых декольте и белых рук в кружевных перчатках до локтей скрывается он, добрый доктор, заплутавший в водовороте оголенных женских прелестей…

Затем возмущённый, недовольный сонный голос с требованием передать телефон медсестре.

И от безысходной бурлящей внутри Василия энергии с музыкальным сопровождением, ритмичным стуком каблуков и душевной опустошенностью, каждое произнесенное им слово казалось пропитано желчью. Щёлочью, способной расщепить всё вокруг, но только не безразличие медсестры и дежурного доктора с телефоном!

Скарлатина оказалась не такой опасной… Через три недели Валерия с мамой были уже дома. Не забыли и серого медвежонка. Он стал талисманом здоровья дочери, законно присутствовал на семейных обедах и торжествах. У него было своё место за столом, своя постель и собственный уголок за кроватью дочки — игрушечный светло-серый домик с тёмной крышей и набором детской мебели.

Этот медвежонок стал спасением в небольших семейных конфликтах. Разговаривая за него Василий, менял голос, — тот становился низким и трескучим, как у древнего старца. Старался изрекать цитаты, пословицы, поговорки. Звучало, как народная мудрость.

Дочка приняла условия, со временем стала прислушиваться к советам игрушки. Иногда сама брала медвежонка и шла к отцу с откровенными вопросами, которые напрямую постеснялась бы задать. Во время редких ссор Василий одевал перчаточную куклу на руку, вынуждая её быть третейским судьей. Оказалось — очень удобно. Вроде кто-то со стороны взглянул на ситуацию и дал независимый совет.

Только однажды третейский судья не справился со своей ролью. Не смогли они дочку удержать…