Джанет Фитч: Белый олеандр

— Я всегда ждала тебя, мама! Это константа моей жизни. Вернешься ты — или забудешь, что оставила меня у магазина, потеряешь в автобусе?

Мать снова нерешительно протянула руку и на этот раз коснулась волос.

— Ты все еще ждешь?

— Нет. — Я сбросила ее руку. — Перестала, когда Клэр показала мне, что такое любовь.

Мать осунулась. Теперь она выглядела на все свои сорок девять и ни днем меньше. Подобрала с земли туфли.

— Еще что-то? Или я выполнила свою часть сделки?

— Ты когда-нибудь жалеешь?..

Ее лицо стало горьким, как белладонна.

— Жалею ли я? Давай я кое-что расскажу тебе о сожалении, моя дорогая! Ему нет конца. Не найти начало цепочки, которая привела нас сюда. Надо ли жалеть обо всей цепочке и воздухе между звеньями или о каждом звене в отдельности, как будто их можно отделить друг от друга? О начале, которое так скверно закончилось, или только о конце? Я размышляла над этим больше, чем ты можешь представить!

Никогда не думала, что доживу до того дня, когда моя мать, Ингрид Магнуссен, признается, что сожалеет. Теперь, когда она, дрожа от раскаяния, стояла передо мной, я не знала, что сказать. Это было все равно как увидеть, что река потекла вспять.

Мы смотрели на пустынную дорогу.

— Что будешь делать, когда выйдешь?

Она отерла воротником платья пот с лица. Из кирпичного здания администрации выходили секретарши, клерки и охранники. Наклонялись на горячем ветру, придерживали юбки. Шли на обед в хорошее кондиционированное кафе. Завидев нас, зашушукались — мать уже стала знаменитостью. Мы смотрели, как они заводят машины. Я знала, что она представляет ключи в руке, педаль газа, темный значок, показывающий полный бак.

Она вздохнула:

— Пока Сьюзан со всем разберется, я стану национальной иконой, как тестяной человечек или тетушка Джемайма [27] Рекламные персонажи. . Завалят предложениями из колледжей. А куда поедешь ты, Астрид?

Она улыбнулась, напоминая мне про доску, прибитую к палубе. Морковка перед носом у осла.

— Еще куча времени…

— Ты одна не сможешь. Тебе нужно окружение, контекст, люди, которых заботит твой успех. Господи боже, посмотри на меня! Надо было сесть в тюрьму, чтобы меня заметили!

Машины заводились, шуршали колесами по гравию. Вышла Камилла, показала на часы. Свидание окончено. Я чувствовала опустошение. Меня снова использовали. Надежда, что когда я узнаю правду, все изменится, рухнула. Последняя надежда… Очень хотелось, чтобы матери было так же больно.

— Ну и как тебе ощущение, что мне на тебя плевать? Что я пойду на все, чтобы получить свое, солгу не моргнув глазом? Я стала такой, как ты, да? Смотрю на мир и спрашиваю, какая мне с него выгода!

Она покачала головой, посмотрела вниз на загорелые ноги.

— Если бы я могла повернуть время вспять, я бы это сделала, Астрид. — Она подняла глаза. — Поверь!

Ее глаза на солнце были точно такого же оттенка, как бассейн, в котором мы плавали летом ее ареста. Хотелось утонуть в этих водах.

— Тогда скажи, что не надо выступать в суде! Скажи, что не хочешь, чтобы я была такой. Что пожертвуешь свободой, чтобы я вновь стала прежней!

Мать обратила голубой взгляд на прекрасную дорогу, о которой мечтали все женщины-заключенные. Дорогу, по которой она уже однажды от меня ушла. Волосы развевались на ветру, как дым. Листва наверху колыхалась взад-вперед, как маленькая боксерская груша. Пахло гарью и скотным двором. Провела руками по лицу. Казалось, она потерялась в своей тоске и мучительно ищет потайную дверь.

Меня охватила паника. Я сделала ошибку! Как в шахматах, когда вдруг понимаешь, что пошел не туда. Я задала вопрос, ответа на который боюсь. Этот камень нельзя переворачивать! Я и так знаю, какой отвратительный слепой альбинос под ним прячется!

— Слушай, забудь! Уговор есть уговор.

Ветер щелкнул плетью. Я представила россыпь искр и запах пожарища. Боялась, что мать не расслышала. Она стояла, как дагерротип, скрестив руки на джинсовом платье. Тихо произнесла:

— Я скажу Сьюзан, чтобы она оставила тебя в покое.

Я не верила своим ушам и ждала какого-то подтверждения.

Мать подошла ко мне, обняла, прижалась щекой к волосам. Невероятно — я ощутила аромат фиалок.

— Если бы ты стала прежней, хотя бы отчасти, все бы отдала, — прошептала она мне на ухо.

Большие руки мягко гладили мои волосы. Вот этого откровения я и желала на самом деле! Веры в неподвижные звезды.

Февраль того года, когда состоялся суд, выдался студеным. Мы с Полом Траутом жили в полуразвалившейся квартире с угольным отоплением в восточной части Берлина. Снимали ее у каких-то знакомых, которые тоже снимали. Денег более-менее хватало. С тех пор как комиксы Пола стали кодовой книгой нового тайного общества европейских студентов, изучающих искусство, у нас появлялись друзья в каждом городе. Нас передавали из рук в руки, как факел на эстафете, то устраивая незаконно в заброшенном доме, то находя дешевое жилье, то поселяя на свободном диване.