Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

Письма Киппи превратились в исповедь на писчей бумаге «Снупи». Порой она ненавидит своих родителей, особенно мать. Она до сих пор девственница, хотя ее бойфренд Данте и настаивает. Дерек тоже добивается от меня этого самого, написала я, но меньше всего я хочу забеременеть, переехать в Англию и носить старушечьи шляпы а-ля королева Елизавета, ха-ха. В письмах я была тем, кого безоговорочно одобряла мама: про таких она говорила «нарасхват». Может, мне удастся как-то встроиться в придуманную девчачью жизнь, или Киппи полюбит меня в моих письмах и простит остальное.

Каждое утро, просыпаясь, я наизусть помнила число дней, оставшихся до ознакомительной недели на первом курсе. Вид кухонного календаря вызывал рвотные спазмы. Опустив в ящик письма Киппи, я приходила домой и блевала в туалете, стараясь рыгать потише и пустив воду из крана, чтобы бабка ничего не услышала.

За месяц до маминой смерти бабка с подружками из церкви скинулись по двадцать пять долларов на четырехдневную автобусную экскурсию в Страну Амишей [11], организованную клубом путешественниц прихода св. Антония. И теперь миссис Мамфи ежедневно звонила бабке, уговаривая ее поехать, несмотря ни на что.

– А мне все равно, что по этому поводу думает отец Дуптульски, Джуди, – отбивалась бабка. – На этой неделе придут обои клеить! А вдруг там острую еду подают? Кроме того, – тут ее голос становился сдержанным и глухим, – не забывай о девочке!

В разговоре с подружками она всегда называла меня «девочка», понизив голос, будто в нашем доме прятался монстр, сумасшедшая жена мистера Рочестера с чердака из «Джен Эйр». В одном из сочинений я написала, что эта лунатичка привлекает меня больше зануды Джейн. Миссис Бронштейн вернула сочинение, обведя эту фразу и поставив рядом несколько вопросительных знаков.

– Бабушка, поезжай! – уговаривала я ее. Мысль о четырехдневном пребывании в одиночестве привела меня в восторг. Свобода от бабкиных попыток вымести из дома любые напоминания о моей матери! Я бы собрала оставшиеся свидетельства ее жизни, перебрав коробки на чердаке и все шкафы и ящики комодов. Мне очень хотелось досконально – или насколько получится – узнать, кем она была, восстановить цепочку шагов, которые привели ее к гибели. – Возьмешь с собой побольше пепто-бисмола. Обо мне ни секундочки не волнуйся!

Бабка недовольно пожевала губами.

– Ты же не впустишь оклейщика! Притворишься, что никого нет дома, и тут ничего не будет сделано! А я уже всей душой настроилась на перемены! – Она кивнула на рулоны в целлофановой упаковке, прислоненные к тумбочке с телефоном. Бабушка выбрала обои с розовыми створчатыми раковинами на фоне цвета кофейного мороженого. – Да и нехорошо это, люди меня осудят. Скажут, положенный срок не вышел, а она уже пустилась шляться по стране. Или станут держаться чересчур любезно. Станет слишком тихо, я потеряю сон, и кончится тем, что я буду сидеть здесь и думать…

– Но не поехать – это все равно что взять четвертной и спустить его в унитаз.

На это бабка всерьез нахмурилась.

– Джуди Мамфи тоже думает, что я сглуплю, если не поеду. А вдруг этот оклейщик ненадежный? По телефону он говорил как-то сонно.

– Может, переработал. Едва языком шевелит, потому что на его услуги большой спрос. Я справлюсь! – В доказательство я схватила «Электролюкс» и начала пылесосить лестницу, задыхаясь и потея, но вожделея бабкиного отсутствия. Снизу бабушка недоверчиво смотрела на меня, уперевшись руками в бока и ища, к чему придраться.

Позже, вытирая пыль в гостиной, она рассеянно замерла на месте.

– Что случилось? – спросила я. – У тебя приступ дурноты?

– Приступ дурноты? Еще чего! – Бабушка опустилась в свое большое кресло, положив костлявые руки на мягкие подлокотники. – Я просто думаю о Бернис, как она всегда любила поездки. Эдди тоже нравилось кататься, но Бернис особенно. Давно еще, она тогда была маленькой, после воскресного обеда отец возил нас на своем седане развеяться. Бернис закрывала глаза и высовывала лицо в окошко, ловя встречный ветер. Когда мы доезжали до места, на голове у нее был сущий колтун.

Я затаила дыхание. Если бабка спохватится, что я здесь, она перестанет говорить о маме, а ведь ее слова – как бальзам на рану. Она улыбалась странной, далекой улыбкой.

– Когда Эдди был маленький, Бернис ходила за мной как тень и выпрашивала поручения. Это потом характер у нее испортился: попросишь что-нибудь сделать, а она скроит такую мину, будто ее смертельно оскорбили… – Бабка повернулась и с недоумением поглядела на меня. – Диковинно как-то. Я пережила их обоих – и того малыша, и свою маленькую помощницу.