Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

Он кивнул, прикрыл глаза и улыбнулся прекрасной версии меня, которую, по его словам, живо представлял. На первых сессиях улыбка доктора Шоу при закрытых глазах бросала меня в дрожь, но он был так увлечен визуализацией и разглядывал улучшенную меня так выразительно, что мне стало любопытно, что за Долорес прячется по ту сторону его век.

Визуализация была о том, как я похудею – не совсем, но хотя бы так, чтобы люди проходили мимо, не обращая внимания, а не глазели, разинув рты, как на циркового урода.

– Я смотрю, вы еще семь фунтов сбросили, – говаривал доктор Шоу, улыбаясь при виде еженедельного отчета о моем состоянии. – Вы же знаете, почему худеете, да?

– Нет. Почему? – Проще было позволить ему сказать, что я думаю, чем тратить время, пока он будет меня поправлять.

– Потому что вы начинаете концептуализировать прекрасного человека, которым являетесь. Вы становитесь той молодой женщиной, которой заслуживаете быть.

– А-а, – отвечала я. – Ну да.

Спустя шесть месяцев общения с доктором Шоу я могла поболтать обеими ладонями между животом и поясом джинсов. Не скажу, что это было неприятно. Но я не визуализировала какую-то «миссвселенскую» версию себя. Я представляла плесень.

Вот как я это делала. Подавальщики в кафетерии отрезали мне квадрат пастушьего пирога, отваливали глыбу макарон с сыром, клали увесистый клин пирога с кремом – я с трудом приподнимала поднос. В Грейсвуде все были бледными и дряблыми, замученными крахмалом и транквилизаторами. Я ухала поднос с едой на один из длинных столов и закрывала глаза, как доктор Шоу. Открыв их, я представляла, что еда передо мной начала портиться. Я заставляла плесень покрыть все стоящее на подносе: консервированный фруктовый коктейль, тарелку супа. Можно сказать, я в совершенстве овладела этим искусством. Я заставляла плесень появляться в уголке подноса и растягивала ее, как сеть, утолщала в пушистый голубой ковер, покрывавший все, что я собиралась положить в рот.

– Она снова давится, – вечно жаловалась миссис Деполито. – Как прикажете обедать, если она все время давится?

Можно подумать, очень приятно смотреть, как она ест яичницу-болтунью без верхних зубов. Страшно аппетитно. Я никогда не говорила доктору Шоу о плесени, оставляя его в заблуждении, что это он научил меня визуализировать некую прекрасную Долорес. Я его уже немного узнала и не хотела сбрасывать с облаков на землю. Он ходил по весьма и весьма тонкой линии.

Начав худеть, я стала опускать свой электрощуп враждебности, когда доктор Шоу закрывал дверь своего кабинета. Нашим первым большим проектом стала моя ночь в квартире Дотти. Я выложила ему все в подробностях и напрямик спросила:

– Получается, я лесбиянка, так?

Доктор Шоу придал лицу вопросительное выражение.

– Расскажите мне еще раз, о чем вы думали во время свидания.

– Вы имеете в виду, когда я смотрела на рыбок или когда думала о Ларри и Руфи?

– Я имею в виду, о чем вы думали, когда она доводила вас до оргазма. Вам становилось очень хорошо, и вы думали о…

– Ларри и Руфи. Я думала о той ночи, когда проснулась, а они занимались этим самым на полу в бабкиной квартире. Я, кажется, даже постанывала, как Руфь. Я… представляла, что Руфь – это я, а Ларри… То есть вы хотите сказать, что я не лесбиянка?!

Доктор Шоу прочитал мне лекцию о том, что гомосексуальность – это ориентация, а не выбор стиля жизни, и что мне, возможно, стоит задуматься, был ли мой гнев на Дотти или мистера Пуччи за то, что они такие, симметричным ответом. Доктор Шоу был ходячим «возможно»: это было одно из его любимых слов.

– Нет, Долорес, ваши паттерны, насколько я могу судить, указывают на безусловное влечение к мужчинам. Возможно, обильная съеденная пища и Дотти действительно приглушили ваш гнев, ввели вас в состояние эмоционального онемения, и в этом пассивном состоянии вы…

Он постоянно превращал свои фразы в маленькие тесты, ожидающие заполнения.

– Я ей позволила продолжать?

– Правильно. Вы просто разрешили себе один раз.

– Да, но я…

– Что – вы?

– У меня же был… я испытала… ну, вы поняли.

– Скажите. Произнесите это слово. Вы испытали…

– Я не хочу это говорить.

– Почему, Долорес?

– Потому что не хочется это говорить, ясно? Разве вы не твердите мне всегда быть честной со своими ощущениями?

– Мне просто любопытно. Я слышал, как вы часто повторяете фразу «твою мать». Это сердитое выражение, если задуматься, не правда ли? Обычно вы произносите его в гневе. Мне просто стало интересно, почему ругательства легко слетают у вас с языка, но при этом вы не можете произнести слово «оргазм».