Андрей Кучаев - Посвящается Хлое

Она была у меня всегда, эта женщина-цветок. Я с таким трудом написал слово «женщина», оно, это слово и этот знак так далеки от образа той, кому посвящено повествование! Разгуливающие по улицам существа, к которым они применимы, так непохожи на мою возлюбленную! Назову ее — Хлоя! — как велит литературная ассоциация, — в груди той, какая вспомнилась из книги, расцветали белые водяные лилии, которые и убили ее, она ушла на дно водоема, и ее возлюбленный Колен ходил к ней на «могилу», чтобы разглядеть под толщей воды прекрасные черты где-то вблизи дна… И видел белые цветы в сумраке сгущенного небытия… Впрочем, все читали Бориса Виана и его «Пену дней».

Хлоя настоящая расцвела, в отличие от виановской, во мне. В момент наибольшего приближения ко мне, к «поверхности воды», ей было лет восемнадцать. До того она бутоном, свернутым цветком незаметно жила во мне, чтобы всплыть и дать обвить себя руками. Потом началось ее погружение. Медленное.

Она то возникала, то исчезала. Так лилии на ночь свертывают алебастровые лепестки, а наутро открывают их вновь… Ночи становились длиннее, дни исчезали совсем. Мы были почему-то разлучены, мечтая друг о друге…

Каждый из нас в этой непростой жизни вынужден был идти еще и своим путем, жить своей отдельной, упрямо текущей жизнью; уверен, каждый из нас в иную минуту все равно называл эту жизнь счастливой. Пусть Бог рассудит, было ли это счастьем.

Что важнее, жить или мечтать? И не надежда ли на всречу наполняла жизнь смыслом?

А жизнь, та жизнь, брала свое. У Хлои подрастала дочь, у меня где-то далеко взрослел сын. Значит, в прошлом каждый из нас побывал в браке. Сейчас мы были свободны. В этом, как оказалось, и заключается проблема — в свободе.

Некоторое, достаточно большое время назад Хлоя уехала со своим заграничным мужем в Швейцарию, страну озер, приютившую на закате жизни русского писателя Владимира Набокова. Впрочем, она приютила не его одного на старости лет, людей искусства почему-то тянет туда умереть, как, например, Томаса Манна. Маленькая и нейтральная страна гномов. Я, было, совсем потерял среди этого народца свою Хлою.

Пришлось и мне уехать в сторону заката, ведь всякий знает, что на немецком Запад — это «Абендланд», — «Страна вечера» буквально.

Нет ничего, наверное, удивительного, что человека на закате своих лет удаляется в Страну Заката. И, конечно, я вспомнил о Хлое. Ведь она оказывалась где-то по соседству!

Соседство соседством, но нас разделяло добрых пятьсот километров или около того, ведь я поселился на северо-западе Германии! К тому же пересечение границ в ту пору выдвигало свои сложности. Но когда неожиданно для всех вдруг рухнули и эти ограничения и множество других, когда наступила та самая свобода, о которой я упомянул, что-то продолжало удерживать меня немедленно броситься сломя голову навстречу Хлое, ожидавшей меня, как я нафантазировал, среди туманных гор, голубых озер и скользящих по ним пароходиков, увитых гирляндами. Почему гирляндами? И гирляндами чего? Мне представлялись лампочки, как на елке. И на пароходиках кишмя кишат эмигранты. Швейцария, по моим представлениям, должна быть набита эмигрантами, как арбуз семечками. Даже местные жители, швейцарцы, мне представлялись этакими европейскими вечными эмигрантами. Временно притормозившими кочевниками.

Вообще-то «кобальды» — немецкое название гномов — больше обитают в моей нынешней стране, стране Лорелеи и Фауста, а в Швейцарии так в шутку называют банкиров. Вот чем, надо полагать, набита Швейцария, так это сейфами и, соответственно, деньгами.

Моя бабка, гласит семейное предание, была владелицей счета в одном из тамошних банков, ее покойный первый муж не оставил ей детей, а оставил перед смертью некую сумму денег, которую положил в швейцарский банк на ее имя, справедливо полагая, что бабка наделает глупостей без него, и деньги ей пригодятся. Тут он не ошибся, «бабка Оля», как называли ее уже родственники следующего мужа, моего деда, Ольга Григорьевна Мышкина (не родственница ли литературного и такого же непрактичного князя?) только и делала, что совершала глупости.

Впрочем, в те далекие времена так поступали в России многие. Дело кончилось тем, что она умерла от голода в эвакуации, разлученная и с мужем, моим дедом, и с сыном, моим отцом. Разлучена она была и со своим швейцарским банком. Революция и война не оставили ни иллюзий, ни надежд таким людям, которые склонны поступать, руководствуясь только своими прихотями. Бабка Оля была именно такой. В семье ее называли еще «не от мира сего», или «сумасшедшая бабка Оля».