Андрей Кучаев: Клубничная поляна. Глубина неба [два рассказа]

Стыдно ей было. Как тогда, когда она ела клубнику в Германии впервые. Макс купил по неопытности много — целую плетенку. Да еще хитрый баллон-спрей со взбитыми сливками. И стыдно не потому, что, с ее точки зрения, они не совсем заслужили такую роскошь. Нет. Стыдно было даже не потому, что в России осталась близкая родня, кто не мог себе позволить подобное лакомство. Стыдно было совсем по другой причине: пятый год они были в браке, третий — в Германии, а детей у них так и не было. С Максом все было в порядке, так говорили врачи. А вот с ней… Может быть, их город, хищный и ядовитый, оставил свой след? Макс был из сельской местности, из поселка, который они между собой называли «немецким». Там жили дети и внуки сосланных когда-то немцев. Родители Евы перебрались в их промышленный город из Средней Азии, когда, в связи с переменами, русским там стало «неуютно». Тронулись тогда со своих мест многие. Ева была маленькой, но лица запомнила. Особенно лица женщин. Проклинающих женщин. «Может, сглазили?» — думала она иногда. Там, в Средней Азии, она впервые попробовала клубнику. Покойная бабушка купила ей тайком на базаре, родители считали клубнику, ягоды баловством. Жили бедно, отец был все время без работы. Нанимался «по-черному», как здесь многие нанимаются.

Турки повесили объявление, что наступает последний день сбора. Они, как всегда, планировали, что в этот день придет побольше народу. Следующий день они отводили под бесплатный сбор — добор. А еще через день должен прийти трактор. Дни стояли на редкость жаркие. Люди ленились, шли неохотно. Поле все-таки было на отшибе. На машинах мало кто приезжал. То ли не хотели «светиться», то ли не было машин у большинства «самосборщиков». Ехали на велосипедах, шли пешком. А в такую жару — неохота…

Ева чуть не прохлопала тот критический день. Совсем последний. Арендаторы убрали свои «полицейские» ленты, закрыли будку с весами и ушли, предоставив делянки последним «клубничникам». Солнце стояло в зените. Пекло — дальше некуда. Ахмет, окинув поле взглядом, сказал: «Сколько осталось! Вот тебе и „ердбеереробика!“ Мало похудеют немецкие фрау».

Поле поразило ее обилием красных, переспелых, мясистых ягод. От них шел тяжелый сладкий дурман. Она долго ходила, выбирая местечко поурожайней. И чтобы народу поменьше. Все ж таки было неловко. Теперь еще и от того, какие мысли бродили у нее в голове. С какой мечтой пришла. С собой она принесла два пластиковых ведерка, с которыми ходила «путцать» — убирать к состоятельным хозяйкам.

Она присела на корточки и стала обрывать ягоды покраснее и покрупнее. Оказалось, что они — не самые вкусные. Самые вкусные были средней величины и розоватые.

Она решила не торопиться. Есть не хотелось. Потихоньку стала наполнять ведра. «Интересно, а как я повезу их на велике?» — подумала она. И вдруг тайное намерение выплыло из глубины сознания и стало четко сформулированным желанием. «Вот и будет маска! Маска так маска!» — Ева засмеялась от дерзости того, что собиралась сделать. «Придется дождаться вечера!»

Вечер наступил неожиданно быстро. Что он наступил, Ева поняла, когда зажглись фары проезжающих по шоссе поодаль автомобилей. Они гирляндой опоясывали кромку поля и, как по новогодней елке, петлями поднимались на ближние невысокие горы. Огни терялись где-то наверху, где угадывалась вершина, над которой уже повисла бледная рябая луна.

Сборщики ушли. «Дурни, взяли бы фонарики!» — подумала Ева, вспоминая подсобное хозяйство и тот ее роковой вечер.

Ева взяла ведра и пошла на самую середину поля. Она медленно высыпала ягоды на небольшую прогалину.

Шафраном отцветало небо в стороне заката. На синий бархат высыпались звезды. Ягоды в полутьме казались черными и живыми.

Ева быстро скинула с себя одежду и, замирая от жути, медленно легла в холодную, одуряюще пахнущую трясину. «Маска так маска!» — шептали ее губы. Холод, жар, озноб, ожег — нет слов, чтобы описать ее ощущения, когда она слегка поворачивалась с боку на бок. Потом она легла на спину, руками растерла пригоршни ягод по лицу, по груди, бедрам…

Она не слышала, как подъехала машина. Не слышала, как Ахмет, воротившийся за весами, подходил к ней, заметив на поле нечто необычное под луной…

На будущий год, в начале апреля, Ева родила девочку. Рыженькую, как морковка. Радости Макса не было границ. «Я говорил, что в Германии медицина все может!» — говорил он Еве.

Он хотел, чтобы она была благодарна ему, который вывез ее сюда. Она и была благодарна. «У нас в роду, ты не поверишь, рыжие повторяются через поколение!» — говорил еще Макс, черный, как грач. Ева улыбалась: «Верю, почему „не поверю“?!»