Андрей Кучаев: Клубничная поляна. Глубина неба [два рассказа]

Утром следующего дня привезли новенькую. Эксцентричную худощавую женщину, похожую на актрису немого кино Ольгу Хохлову. Я видел Хохлову в виде некоего мумифицированного существа на пляже в Сухуми сто лет назад, до их войны. Она дарила меня вниманием с грацией действующей кинодивы. Кожа, помню, у нее не хотела загорать, розовым тюлем окутывала кости. Ее, кто-то вспоминал, любил Пикассо. А время грызло и грызло крысиные ходы, догрызаясь до костей и Хохловой, и Пикассо, и этой новой пациентки. И все они не хотели сдаваться, как Герника. Новенькая просит у всех подряд дефицитное курево только для того, чтобы раз-другой затянуться и оставить сигарету с алым ободком помады дотлевать в пепельнице, а самой тут же умчаться, пока седой пепел не отваливается в который раз. Тогда она влетает в новом наряде, кимоно или бальном платье с блестками, чтобы опять попросить сигарету и снова умчаться для очередного переодевания. Она прекрасно поет по-французски, Ральф подпевал ей как-то, вдвоем у них получалось вообще замечательно.

Вечером она уже плакала в коридоре. Ей в чем-то отказывали, она вызывала по мобильному телефону адвоката. Тот, что удивительно, приехал, несмотря на поздний час, привез баул с нарядами и кучу блоков сигарет. Она не бедная, эта женщина, но продолжает просить курево и бросать его в курилке. Когда она спит?

Ночью мы опять стояли с Гертой у окна. В синей бархатной прохладе городского сумрака плавали теплые плоты окон. Иногда некто, терпящий бедствие, курил, лежа на таком плоту, опершись локтями о подоконник, уставив глаза в океан ночи.

Этажи небес темны, соревнуясь в степени плотности спрессованных в них чернил. Ангелы вряд ли уже спят, они, скорей всего, не ложились. Однако их отсутствие сегодня почему-то особенно ощутимо.

Я нахожу на небе особенно плотный слой — крышу, и под ним я обнаруживаю чердак — просвет побледнее, даже с «окном»-прораном, сквозь который виден месяц.

Там пока пусто. Новенькая проходит мимо со счастливым лицом, слезы на нем еще не высохли.

— Пожалуйста! Пожалуйста! Дайте закурить! Всего одну сигаретку! Только одну!

В моем доме, где сейчас живу, тоже есть чердак, скорее маленький чердачок. Там стоит кое-какая мебель из ротана — это род тростника, рамы для картин, которых больше никто никогда не напишет. Пахнет несбывшимся.

На немецких чердаках есть обязательно окно в покатой крыше. Люк-фрамуга. В него видны звезды, проплывает качалка месяца. Я решил, что это самое подходящее место для меня и Герты. Будем сидеть в ротановых креслицах, пить кофе и смотреть на дым наших сигарет, уплывающий к звездам. Во-он туда!

Я смотрю в уютный закут неба под чернильной небесной крышей, где обнаружилось окошко, куда заглядывает народившийся месяц.

— Ты завтра выписываешься? — спрашивает Герта.

— Ага. «Ганц генау». Точно.

— Придешь меня навестить?

— Натюрлихь! Конечно!

— Я буду тебя ждать!

— ОК!

Наутро я выписался. Стукнул ладонью в ладонь Ральфа. Обнял Герту слегка за худое плечо. Супермен заблаговременно смылся, чтобы избежать объятий.

Через неделю я пришел с цветами и шоколадом. И стекляшкой для Ральфа из его любимого военного магазина, — стекляшка как-то используется при курении канобиса, мне объяснили. Герты нигде не было видно.

— В реанимации. К ней нельзя. Плохо — «швириг», — говорит сестра.

— Изрезала всю руку, — говорит Ральф, не переставая улыбаться. — Нашли только утром. В душе. Пошли, покурим!

Мы идем, а я вспоминаю, что душ открывают в полвосьмого утра, когда приходит смена. Значит, пролежала всю ночь на кафельном полу…

Курим. Я отдаю Ральфу стекляшку. Ральф тут же придумывает ей назначение — курит, пропуская через нее дым. Как раз для его канобиса. Чем я могу еще помочь? Выйдет и заменит мистический канобис вполне реальным хашем-гашишем.

Рядом садится давешняя новенькая в сногсшибательном туалете. Гладит меня по плечу, по руке. Точно она понимает что-то сверх того, что видят другие. Например, что мой чердачок будет стоять пустой. Разве что в том, небесном, появятся любители ночного кофе. Я ведь сюда загремел после очередной попытки отравиться.

Ева всегда знала, что найдет ее. Недаром она столько раз видела ее во сне.

Это поле обычно брали в аренду турки. Турки из сельской местности, имевшие опыт сельскохозяйственных работ. Они приехали из Анатолии большой семьей, часть занялась торговлей — открыли лавку овощей и фруктов в турецком районе, а другая часть арендовала землю. Это поле они засадили клубничной рассадой. Возни, по их понятиям, было не так уж много по сравнению с тем, что они имели дома. Тут, в Германии, не было проблем ни с удобрениями, ни с арендой мини-трактора, ни со средствами борьбы против вредителей: все было в наличии, и все доставлялось вовремя. Ох уж эти немцы!