Айрис Мердок - Время ангелов

— Естественно, я постараюсь…

— Не должно быть ничего, что напугало бы ее, никаких внезапных движений, никаких нарушений привычного порядка, который ты установила и так замечательно поддерживала вокруг нее. Ни она, ни я не могли бы желать более усердной няни. Ты все делала очень хорошо. Но сейчас необходимо усилить заботу и бдительность. Мы должны стать к ней еще добрее.

— Я все же считаю… — начала Мюриель.

— Элизабет теперь еще в большей степени, чем раньше, не может вынести какое-либо потрясение. Мне необходимо твое заверение, я хочу услышать твое обещание, что ты будешь защищать ее так же верно, как защищала всегда.

— Конечно… — сказала Мюриель.

— Ты проследишь, чтобы к ней никто не вторгся и не побеспокоил ее? Ты обещаешь это?

— Ладно, да…

— Вот и хорошо. Я буду полагаться на тебя. У нас есть бесценное сокровище, которое мы должны вместе охранять.

Мюриель молчала. Она чувствовала, что должна запротестовать, отказаться, закричать, выкрикнуть имя Элизабет, призвать далеких неистовых богов в это смертельно тихое место. Но она не могла говорить.

— Мы понимаем друг друга, — сказал Карел. Его тон дал понять, что она свободна.

Мюриель встала. Она попыталась что-то сказать, но теперь Карел тоже поднялся. Желание поскорее выбраться из комнаты перенесло ее к двери. Она оглянулась и посмотрела во тьму. Какой же он высокий. Она вышла, полуприкрыв за собой дверь.

Frere Jacques, frere Jacques, dormez-vous? «Патетическая симфония» зазвучала вновь.

Мюриель стояла у нижней ступени лестницы. Дом снова наполнился едва слышной музыкой. Ей нужен был воздух, движение, ей хотелось бежать, лететь, все, что угодно, только не это спокойствие. Она не могла думать о Кареле и о тех странных узах, которые он, казалось, установил между ними. Присутствие отца отягощало ее, угнетало не только морально, но и физически. Ей казалось, что под этим бременем она опустилась на колени перед Карелом. Если бы только она могла сбросить это бремя, если бы какая-то милосердная сила могла освободить ее. Но темный образ, отступая, уже принес в поле зрения своего лучезарного двойника. Юджин. Все время, пока была с отцом, она думала о Юджине. Только это обороняло ее от гнета его взгляда. Она произносила про себя имя Юджина, возможно даже промолвила его вслух. «Я положу голову ему на грудь. Все будет хорошо».

Ей стало легко. Бремя исчезло. Ее ноги слегка подрагивали от легкости, как листья на ветру. Она прошла через кухню и дальше, к его двери. Ее тело тянулось к нему, и она падала, падала. Она подошла к двери и, помертвев, остановилась. Из комнаты доносился голос… Голос Пэтти.

Мюриель стояла чуть нагнувшись, остановленная на ходу. Лицо ее сморщилось, и она прикрыла его рукой.

— Это опять ты, — сказал Лео за спиной. — Заходи. — Мюриель медленно повернулась, прошла через дверь его комнаты и разразилась слезами.

— Дорогая, дорогая, дорогая, — повторял Лео. — Садись. Сюда, на кровать. Возьми мой платок, он чистый.

Мюриель взяла платок, вытерла глаза и протяжно вздохнула, рассеянно глядя на ноги Лео. Слезы, появившиеся на мгновение, высохли. У Мюриель было мало слез.

Лео встал перед ней на колени и положил руку на плечо. Затем довольно неловко сжал ее обеими руками и отодвинулся, сев перед ней на корточки.

— В чем дело? Расскажи дядюшке Лео.

— Ничего, — ответила Мюриель холодным, усталым голосом. — Просто я была ужасно раздражена. А теперь все в порядке.

— Нет, не в порядке. Я вижу. Скажи мне.

— Это слишком запутано. Ты не поймешь.

— Ну, во всяком случае останься и поговори со мной. Поговори о чем угодно. Это пойдет тебе на пользу, ты знаешь.

Возможно, он прав. Она смотрела на его волосы, напоминающие пушистый мех, в светло-серых глазах отражались одновременно и озабоченность, и веселье. Это было существо, не выносившее кошмаров.

— Хорошо. Расскажи мне кое-что. Ты вернул эту икону назад?

И Лео встал:

— Нет, но верну, непременно верну. Послушай, давай по-настоящему поговорим друг с другом. Мне надоели все эти перебранки и подшучивания. Ты должна заставить меня стать серьезным. Ты сможешь, если попытаешься. Ты попытаешься?

Она посмотрела на него:

— Я ничего не смогу поделать с тобой.

— Потому что ты обо мне такого дурного мнения? Ведь ты плохо думаешь обо мне, не так ли?

— Не знаю, — сказала Мюриель. — Это не имеет значения. Я плохо думаю и о себе.

— Это не шутка.

— Я знаю, что это не шутка.

— А насчет иконы… Я верну ее. И если не возражаешь, то не стану рассказывать — каким образом. Но я не горжусь собой. Я только что совершил такое, что даже я…