Клиффорд Ирвинг - Мистификация

– А о чем вы с Хьюзом говорили в Мексике?

– Я же тебе уже сказал, – сердито прохрипел я.

– Знаю, что сказал, – отмахнулся Мори, – а теперь скажи еще раз.

Почти неслышным голосом я в очередной раз принялся описывать, как встречался с Хьюзом в Оахаке, как мы летели на личном самолете Педро в Теуантепек.

– Давай вернемся немного назад. Те три письма, которые ты получил от Хьюза. Ты сказал, что на них не было даты, и ты поставил на них число прибытия. Зачем ты это сделал?

– Я не помню.

– Ты ставил на них даты по мере прибытия или на всех сразу?

– Боже мой, Мори, это действительно важно? Что ты пытаешься выяснить?

Воцарилось молчание, а затем легкий настойчивый голос Мори опять зазвенел у моего уха:

– А Хьюз не жаловался на секретность в контракте, который ты привез в Пуэрто-Рико?

– Нет, отнюдь. Он сам на ней настаивал. Я же тебе говорил.

– И верно, действительно говорил.

Теперь тишину нарушало лишь прерывистое дыхание Эдит. Я посмотрел в зеркало заднего вида. Она была чудовищно напряжена, черные круги под глазами, вымученный смех; Недски тоже был на взводе. Я попытался отрешиться от всего этого, впасть в своего рода транс, стать растением хотя бы на минуту.

Но Мори не позволил мне такой роскоши. Он все приставал и приставал ко мне, и я понял: источник лжи иссякает. Поначалу я не заметил того, что увидел сейчас в зеркале заднего вида: у Мори были совершенно невероятные зубы, как у акулы, направленные внутрь, до жути острые. Я начинал его ненавидеть. Только бы он от меня отвязался!

К счастью, путешествие все же закончилось. Джоан Лорбер показала нам наши комнаты, и я отправился спать. Мори и Хэрольд поехали дальше, в Нью-Йорк. Фил Лорбер следовал за нами от дома Акерманов на своей машине. Он тщательно запер за собой дверь. Эдит, приложив палец к губам, показала жестами, что я уже сплю. На самом деле я притворялся – просто не вынес бы еще одного допроса. Сладких снов, горько подумалось мне. Надеюсь, я когда-нибудь смогу видеть их снова.

Не вышло. На следующее утро Фил вошел в спальню. Эдит уже оделась, а я все еще сидел в кровати и выглядел не лучше, чем себя чувствовал. Ночью ко мне являлись одни только демоны.

– Мне нужно съездить в школу к своему сыну, Брайану, – сказал Фил, – сегодня день посещений. Но перед уходом я хотел сказать: я всю ночь размышлял о твоей истории. – Он печально улыбнулся. – Не состыковывается одно с другим. Ты же знаешь, мы давно знакомы. И я хотел бы быть откровенным.

– Продолжай, Фил.

– Думаю, ты заврался.

Некоторое время я молчал, а затем у меня будто камень с души свалился. И я ответил:

– Ты прав. Это мистификация.

Облегчение после признания было слаще всего на свете. Фил Лорбер проехал миль десять по шоссе, но до сына так и не доехал, развернул машину и отправился домой.

– Я просто не мог бросить тебя одного, – признался он. – Наверное, совесть проснулась.

Мы вместе поехали в город, высадили Эдит с детьми у гостиницы "Челси". Затем отправились в офис Мори Нессера на 55-й улице.

– Забудь обо всем, что я тебе рассказывал, – сказал я своему адвокату. – Садись в кресло и наслаждайся.

Следующие несколько дней и ночей, пока Мори с Хэрольдом Вейнбергером обстреливали меня вопросами, а личный секретарь стенографировала все сказанное, я поведал им всю историю от начала до конца. Я мерил шагами отделанный сосной пол в офисе Мори, хрипло описывая подробности, и смотрел с высоты сорокового этажа на реку внизу. И по мере повествования мне все яснее становилась абсурдность общей схемы. Я видел, как мы с Диком раз за разом себя обманывали, потакая собственной доверчивости. Однако за всей этой наивностью и глупостью, за неизбежной вульгарностью вовлеченных в дело денег – за всем этим виднелась грандиозность замысла, и я до сих пор воочию зрел безрассудное, артистическое великолепие нашей мистификации.

Дик как-то сказал мне, что это дело – своего рода акт анархии. Мы, как он выразился, обманывали истеблишмент, со всей его близорукостью и малодушным поклонением золотому тельцу. Тогда я отмахнулся от этого замечания. Для меня это была афера, великолепная шутка – и, возможно, прибыль в финале. Но теперь я понимал, что, пожалуй, действительно принимал участие в некоем акте анархии; демонстрировал – неважно, осознанно или нет – доступным мне способом холодное презрение к основам американского общества. Опьяненный своим признанием, я был готов закричать: "Я действительно это сделал. И безумно рад этому. Вы хотите заставить меня унижаться? Не выйдет. Хотите, чтобы я чувствовал себя виновным? Ни за что. Потому что я наслаждался каждой чертовой минутой этого предприятия!"