Антон Уткин - Тридевять земель

По взятии Курцало фрегат получил повеление сменить у Катарро "Михаила", и для меня не могло быть известия лутше. Избежав толиких опасностей, я лелеял надежду скорее увидеть ту, которая завладела моим сердцем…

В поисках продолжения Сергей Леонидович ещё раз исследовал содержимое сундука. Среди разбросанных в беспорядке бумаг нашлось письмо Павлуши, помеченное февралем 1901 года. «Неаполь мне страшно понравился. Из всех посещённых до сих пор городов, это, безусловно, лучший, хотя вид на него с моря ничего особенного не представляет. Неприятно в нём только огромное количество попрошаек, пристающих на каждом шагу. Классические лаццарони, по-моему, много б выиграли, если бы ходили в своих национальных костюмах, а не носили невозможные пиджаки, в которых они ничем не отличаются от кронштадтских и петербургских босяков. Знаменитую музыкальность свою неаполитанцы проявили перед нами вовсю. Целый день и чуть не всю ночь у борта бродячие музыканты распевали нам из лодок свои знаменитые песенки. Надо отдать им справедливость, исполняли они недурно…»

Часы пробили три. В избах деревни замерцали огоньки – там жизнь уже началась. Сергей Леонидович стоял посреди кабинета, держа этот лист бумаги двумя пальцами за уголок. Подойдя к лампе, он пробовал читать дальше, но буквы расплывались в глазах фиолетовыми кляксами.

Слёзы душили его.

«…Меж тем слухи о разрыве нашем с турками становились все более настойчивыми. В случае, если война была бы объявлена, адмирал должен был атаковать Дарданеллы, а Черноморский флот Босфор. Адмирал спрашивал и у Развозова, и у Верницкаго, и у меня даже, может ли Черноморский флот рассчитывать иметь успех по сему плану? Я отвечал со всем праводушием, что флот ныне не вполне соответствует своему назначению, и что бы ни говорил маркиз де Траверсе, поиск на Босфор он сделать будет не в состоянии. Черноморский флот пребывал как бы в полном и безмятежном усыплении. Флот перестал плавать, корабли гнили в гаванях, и даже деятельность портов едва была заметна. „Но если запрут нам проливы, то войска и эскадра останутся здесь в самом затруднительном положении“, – заметил адмирал. Стали уже получаться известия, что греческим судам запрещено было употреблять на судах своих русский флаг, и это ускорило исполнение моего счастия.

Венчание проходило в центре Катарро в церкви св. Луки, построенной, кажется, еще в двенадцатом веке. В Катарро религиозные конфессии уживаются настолько мирно, что в церкви этой действуют два алтаря – один нашей веры, другой – римско-кафолической, и службы служатся по обоим обрядам. Сам адмирал вызвался быть моим посаженным отцом. Какой подарок нам, дозволение именовать выдающегося человека нежнейшим прозвищем, которыя только даются между людей! Память о нем я храню всю свою жизнь, которую посвятил заботе доказать, насколько я превзойду заповедь, повелевающую нам чтить отца своего…

При выходе нашем из церкви крепость, по приказанию Губернатора генерал-майора Пушкина, дала один выстрел. Уже и не знал я, какими словами описать отцу эту честь, которую я снискал, нисколько ее не заслуживая. Жена моя, тронутая этими благодеяниями, не умела сдержать слез…

Малое число войск наших, отдаленность от отечества, откуда не было надежды скоро получить помощь, не позволяли предпринять что-либо значительное, сбережение сил для защиты провинции было лучшим средством, но как в Далмации искра возмущения тлелась под пеплом, то и французы опасались напасть на нас, и как война в Пруссии уже началась, то оба войска оставались в бездействии, ожидая решения участи юга от событий на севере.

Таким-то образом империя Российская учинилась полным хозяином в области, и всё это не благодаря силе, а исключительно по обоюдному устремлению двух ветвей славянского племени. Милосердие и кротость правления нашего было в совершенной противуположности соседа нашего Наполеона и привели к тому, что впоследствии времени и до сей поры французское владычество местными писателями прямо названо оккупацией, тогда как пребывание наше зовут российскою управою, и потому так есть, что то по взаимному согласию содеялось. Но могли ли мы знать тогда, что неудачи нашего оружия в Пруссии, которые суждено было завершить Тильзитским миром, положат конец славной эпопее Сенявина в Далмации, и Катарро перейдет в руки столь ненавидимого нами неприятеля?

Уже тогда у митрополита Черногорскаго Петра I Петровича Негоша вызревал план о передаче всех народов того края, греческую веру исповедующих, в подданство российского императора. С изложением сего плана готовился выехать в Россию архимандрит Симеон Ивкович, снабженный двумя посланиями как к самому Государю, так и рекомендательными письмами к министру иностранных дел князю Адаму Чарторыйскому. Предполагалось, что по низложении всемирнаго врага (Наполеона) соединить воедино провинции: Черногорскую, с присовокуплением к ней трех городов албанских Подгорицы, Спужа и Жабляка, Боку ди Катарро, Герцеговину, Рагузу и Далмацию, соединение сие утвердить на вечные времена одним общим наименованием сих областей Славено-сербскаго царства с присоединением титула Славено-сербскаго царя к августейшему титулу Императора Всероссийскаго. Для управления же сим царством назначить президента из природных россиян. Общее желание народа было такое, чтобы вице-президентом и товарищем управляющаго наименовать черногорскаго митрополита и по примеру митрополита карловицкаго, что в Венгрии, украсить его титулом князя Российскаго и чином действительнаго тайнаго советника. Столицей сего царства и местопребыванием президента и его товарища назначить Рагузу, яко средоточие пяти областей. В митрополии Славено-сербскаго царства под нынешним митрополитом поставить трех архиереев: в Далмации в городе Заре, в Герцеговине в городе Требинье и третьего в Катарро, который будет наместником митрополита. В сих трех городах учинить по семинарии или школе. Словом, народы сии желали сохранить на вечныя времена свою веру и вольность под покровительством Российскаго престола.