Антон Уткин - Тридевять земель

Как говорил я уже, благоволение ко мне адмирала объяснялось приятельскими отношениями к моему отцу, с которыми его связывали узы дружбы со времен нежнейшей юности, да еще и тем обстоятельствам, что я, окончив корпус, имевший все связи для того, чтобы устроиться на Балтике, выбрал Чёрное море, твёрдо решив не хватать чинов по родству и протекциям. За всем тем я часто был приглашаем к адмиральскому обеду, и во время этой кампании мне часто приходилось бывать за адмиральским столом у Сенявина. Вот почему и решился я, минуя Развозова, просить о деле своем прямо самого адмирала.

Но и адмирал не уступал Развозову в твёрдости мнений, так что я очутился как бы между Сциллой и Харибдой. Хотя Сенявин и был женат, но всегда восставал против того, чтобы молодые офицеры женились. Бывало, если какой мичман увлечется и вздумает жениться, его старались отправить в дальнее плаванье для того, чтобы любовь эта выветрилась. Не без трепета, поэтому, ждал я разговора с адмиралом, и едва ли не сильнее волновался, чем при объяснении с предметом моей привязанности. "Женатый офицер – не служака", – не раз говорил при мне адмирал. И вот в продолжении таких-то вступлений мне предстояло изложить суть своего дела. Признаюсь, несколько раз в продолжении бесед наших я малодушно мешкал своим намерением, но неожиданности войны побуждали меня к решительности. Гораздо после уже того призвал я свою решимость изложить суть своей просьбы.

Как-то мы сидели после ужина с Дмитрием Николаевичем, и я рассказывал ему эту идею. Конечно, он нашёл в ней много прекрасного, но заметил, что чем мы моложе, тем в нас более добра и самоотвержения, чем более стареем – тем делаемся хуже. Поэтому, будем раньше готовиться к этой ужасной, все убивающей старости, не будем разбрасывать свои силы по пустому, говоря: "Живи, пока живётся! Придет время, когда оне понадобятся. Поверь, Федор Евстафьевич, что это так!".

Но я попал к нему в счастливую минуту. "Знаю наперёд, чем закончится дело, – со смехом сказал мне адмирал. – Сейчас отец известит тебя о том, что хозяйство разстроено, что без тебя он как без рук, что для успокоения его нервов требуются внуки. Ему надобен помощник, и согласно всем законам он имеет право потребовать тебя".

Слушая своего начальника, не без удивления, но и с какой-то скрытой радостью обнаружил я вдруг, что Милица сделалась постоянным предметом моих помышлений. Наконец я прямо сказал себе, что мне будет весьма трудно расстаться с нею; думал я даже, что без нея я просто не буду счастлив.

"Хочешь, я приведу тот самый план, по которому ты намереваешься строить свою жизнь? Ты думаешь с чином капитан-лейтенанта выйти в отставку и отправиться путешествовать, желательно пешком, года на три или четыре. Потом воротиться на родину, быть владельцем "Богданчиков", или как там оно у вас называется, жениться – ежели судьба приведет, а не то посвятить себя сестрам и начать тихую, обворожительную жизнь. Днём – какие-нибудь занятия в поле, например, самому обрабатывать сад или заниматься ремеслом, а вечером – общее чтение или беседа около огонька, в кругу друзей; иногда поездка в город; хорошая библиотека. И как бы хорош был этот мир!.. На крестьян ты бы обращал внимание самое полное, все бы отдавал им, чтобы только они были довольны; постепенно приучал бы их быть людьми свободными, а не рабами. И потом, по выслуге известного числа лет, например пяти, ты бы освободил лучших из них. И так кругом тебя составилось бы новое общество людей, родных тебе во всем, которые были бы счастливее тебя. Дети их также учились бы вместе с твоими. О, чудныя мечты! Но какой благородный гений поможет тебе привести их в исполнение?"

Я молчал, изрядно озадаченный. Право, стоило бы адмиралу прибавить, что я видел себя в грубом платье, по вечерам читал Цицерона, Платона или Гомера, и что пища моя будет самая простая: молоко, хлеб и немного овощей и фруктов, а труды и досуги мои будет разделять верная подруга, существо столь же кроткое, сколь и прелестное, и от смущения я бы сгорел. Осталось мне только и объявить, что затем-то я и явился. От изумления адмирал долго не мог выговорить ни слова, а только смотрел на меня, как если бы в первый раз увидел. "Ты не шутишь?" – только и спросил он. Я отвечал словами, которыя подтвердили мое намерение, и прибавил, что не для того окончил корпус, чтобы, не повидав толком службы, не почувствовав моря, запереться в деревне и облачиться в халат. Видимо, красноречие моё, усиленное смущением, убедили адмирала, и он, смеясь, дал своё согласие, поражённый, как мне показалось, этим поворотом не менее меня…