Антон Уткин - Тридевять земель

Но сомнения оставались. Сергей Леонидович снова развернул письмо Афтердингена. «Должен ли я полагать, что Творец создал человека только для того, чтобы позволить ему до конца дней своих сражаться с той нищетой духа, которая нас окружает? Я не могу в это поверить: Господь уготовил европейским народам более прочное и более спокойное будущее. Я не знаю его замыслов, но я не перестану в это верить только потому, что не могу их постичь, и я предпочту, подобно Токвилю, усомниться в моих собственных умственных способностях, нежели в его справедливости».

И если прав Иеринг и история, повторяясь хоть тысячу раз, все равно приходила бы к настоящей точке, то как примирить это со свободой воли? И если свобода – конечный пункт истории и представляет собой только иное название справедливости, то что значит она сама? Может быть, это место, наподобие того, где во сне он встретился с умершим Йеллиником, или это состояние души, или это не пункт, а только вектор, указующий направление движения? И если все так или иначе обречены достичь его, то есть ли разница, какими путями туда добираться?

Промаявшись всеми этими вопросами до третьих петухов, Сергей Леонидович уснул как убитый. Поднялся он после полудня и долго, как с похмелья, пил чай на балконе. Давешние мысли ещё не остыли в нем. Солнце отвесно стояло над куртиной, и маргаритки из оранжевых на некоторое время превратились в белые. На них садились чёрные осы. Память у Сергея Леонидовича была отменная, и сейчас он уже знал, в каком сочинении искать ответ. Иоанна Златоустого у него не было, но он точно знал, что в библиотеке у Алянчикова он непременно есть.

Прошел Игнат.

– Бают, – неожиданно сказал он, оборотясь к балкону, – где-то там князя убили.

– Какого князя? – спросил Сергей Леонидович, подумавший поначалу, что эсерами убит кто-то из высшей администрации.

– Так австрийского, – уточнил Игнат. – Типа наследника ихнего, как вроде у нас Алексей.

– А-а, – сказал Сергей Леонидович, бросая салфетку. – Ты вот что, Игнат, ты закладывай, пожалуй.

– Далёко? – спросил Игнат.

– В уезд.

Алянчиков встретил Сергея Леонидовича в чрезвычайном возбуждении.

– Слышали, наверное, уже? – почти закричал он, размахивая газетами. – В Сараево-то?

– Что? А, что-то слышал, – поспешно отвечал Сергей Леонидович. – Я ведь вот по какому делу. Не посмотрите ли вы у себя в библиотеке сочинения Иоанна Златоустого. Если найдётся, я брать не стану. Если позволите, здесь посмотрю, – добавил он, зная, что Алянчиков, при всей своей щедрости в других отношениях, неохотно расстается со своими книгами.

Такой оборот озадачил Алянчикова.

– Что же посмотреть? – растерянно спросил он.

– Беседу Иоанна Златоустого на сто сорок второй псалом.

Алянчиков, положив газеты на стол перед Сергеем Леонидовичем, отправился выполнять поручение и отсутствовал довольно долго. В ожидании его Сергей Леонидович, погруженный в собственные мысли, бегло просмотрел газеты. Целиком поглощенный своими размышлениями, он никак не мог сообразить, каким образом австрийский престолонаследник очутился в Сараях.

"Страшная находка", – прочитал он первый попавшийся заголовок. "16 июня в лесу близ села Сараи, Сараевской волости, Сапожковского уезда, найдены человеческие кости и одежда, опознанная жительницею села Сараи Сапожковской мещанкой Егоровой за принадлежащую пропавшему без вести мужу ея Якову Тимофееву Егорову 50 лет. Егоров, по-видимому, убит. Кем, – неизвестно. Село Сараи отстоит от своего уездного города Сапожка в двадцати верстах".

– Экий вы сегодня, – недовольно проворчал Алянчиков, рассмотрев, что читает его гость, и буквально ткнул его в телеграфную заметку: "В Сараеве во время проезда из ратуши ранены эрцгерцог Франц-Фердинанд и его супруга, герцогиня Гогенберг. Убийца вскочил на подножку автомобиля и открыл стрельбу из браунинга, поразив сначала мужа, затем – его супругу. Оба скончались по перенесении в конак…"

– Вот как, – рассеянно произнес Сергей Леонидович, пробежавшись глазами по строкам телеграммы, и нетерпеливо обратился к принесённой книге.

"Так как Бог по одним и тем же законам управляет и настоящим и прошедшим, то величайшее утешение в настоящем – воспоминать о прошедшем". Спросив карандаш и бумагу, он выписал эти слова, пометив том и страницу.

– Разница вот в чём, – сказал Сергей Леонидович, церемонно возвращая Алянчикову тяжелый том с кожаными углами. – Она в том, каким именно образом мы двигаемся туда, куда нам назначено идти и куда мы никогда не придём. – Дорогой мой… – обратился он было к Алянчикову, но тот перебил.