Антон Уткин - Тридевять земель

Желая вывести разговор из формального русла, Сергей Леонидович помимо прочих мелочей, обычных всякой непринужденной беседе, вскользь упомянул о Гейдельберге.

– Вообразите, – воскликнул вдруг Скорб с чувством, – я ни разу ещё не покидал пределов России! Ни разу не был в Германии! А вы, говорите, были в Германии? И долго ли?

– О, совсем недолго, – отвечал Сергей Леонидович. – Всего-навсего три месяца. Предполагал остаться и ещё, но тут… смерть брата…

Лицо управляющего приняло соответствущее выражение.

– Да, – проговорил он тихо, – это печальная история.

Сергей Леонидович отвёл глаза.

– Иван Алексеевич, так мы можем надеяться? – уточнил он.

В ожидании ответа от графини Сергей Леонидович перебирал свои записи.

На столе перед ним лежало письмо от Афтердингена, которое Сергей Леонидович прочёл уже раза четыре.

"Ты говоришь, – писал его немецкий друг, – что человеческое общество, как соединение нравственных существ, не может быть только природным организмом, а является ещё непременно организмом духовным, тогда и его развитие, то есть история, не может быть только простым органическим процессом, а необходимо есть также психологически и нравственно свободный, то есть ряд личных сознательных и ответственных действий. Прекрасно! Вижу, ты не забыл нашего старика Кнаппа. Так, интерес рода – исходный пункт в нравственном процессе. Но вот в чём вопрос: куда окончательно ведёт этот духовно-исторический процесс, выделяющий личность из рода, есть ли он только отрицательный переход к восстановлению первобытной родовой солидарности, но более широкой и более совершенной, или же первобытное, таинственное единство родовой жизни должно совсем исчезнуть и уступить место чисто рациональным отношениям?

Вчера в Обществе врачей и естествоиспытателей слушал речь Эстера. Смысл, вкратце, таков: наука – совершенно необходимое условие цивилизованной человеческой жизни. Но вот прогресс – что это такое, в чём он заключается? Конечно, он даёт возможность лучше жить, в смысле комфорта, значительному числу людей, вообще жить, существовать. Где раньше могли существовать десять человек, теперь могут существовать сто. Но что в итоге? Эти десять человек, которые превратились в сто, стали ли они лучше? Стали ли лучше двадцать миллионов немцев, сто миллионов русских? Имел ли место прогресс в области нравственных отношений? И вообще, имеет ли этическая сторона вопроса решающее значение? Уменьшилось ли количество преступлений или оно выросло? Содержит ли в себе прогресс добродетель и альтруизм? И если значения и смысл правды, справедливости и самого права менялись в истории, то отчего не предположить того же для будущего? И что тогда назовут добром, а что злом? И что будут значить эти новые правда и справедливость? Наука о нравственных побуждениях далеко ещё не сложилась, ведь ещё не кончилась история, хотя Гегель и имел неосторожность её закончить. В сущности, можно даже сказать, что этого никогда не будет, так как новые стремления и новые силы, создаваемые новыми условиями жизни, всегда придется принимать в соображение по мере дальнейшего развития человечества.

Гёте обмолвился однажды: "Человечество постоянно движется вперёд, а человек постоянно остается тем же". Вспомни Гюйо: человечество – это большое ленивое тело. Но, может быть, всё-таки прав Тюрго: человеческий род, переходя постепенно от покоя к деятельности, хотя медленными шагами, но неизменно шествует ко всё большему совершенству, заключающемуся в искренности мысли, кротости нравов и справедливости законов.

Высшая нравственная цель для человека – это познание истины, или, если хочешь, распознавание замысла Творца. Любовь к истине уже составляет добрую половину всякого нравственного учения. С этой точки зрения вся история человечества направлена к этому. Все великие революции – не что иное, как стремление к справедливости путем силы. Правда, революционные средства, то есть насилие, временно брало верх над старым порядком, но неизменно успокаивалось, как море после шторма, и приходило к новому, более высокому порядку, и каждая революция, во что бы она ни выражалась впоследствии, всё-таки вносила в общественную жизнь некоторую новую долю справедливости. Допустимо следующее утверждение, сказал кто-то из великих ушедшего столетия: если вы столкнулись с ложью, подавляющей вас и пытающейся господствовать над вами, вы обязаны уничтожить её. Надо только хорошенько обдумать, в каком состоянии духа вы станете это делать: очень важно, чтобы это были не ненависть или себялюбивое и безрассудное применение насилия, важно, чтобы это было благородное, святое горение, обязательно связанное с милосердием. Так уж устроен наш мир, говорит ещё он, что живут в нём одновременно нерушимая надежда на лучшее будущее и нерушимое стремление сохранить всё, как было раньше, вечно спорят друг с другом новаторство и консерватизм, попеременно беря верх в этом споре. Меж тем как то демоническое, что таится в каждом из нас, только и ждёт, чтобы хоть раз в тысячу лет вырваться наружу!