Антон Уткин - Тридевять земель

Павлуша склонил голову набок, потеребил орхидею, стоявшую в китайской бело-синей вазочке в центре столика.

– Моя жизнь в моих руках. Небогатов не при чем. Я зол на него за то, что он обесчестил нас. У нас раненых не было.

– Тоже верно, – подумав, согласился Подгурский.

Поговорили о том, как изменилось время, припомнили старинные свои споры о политике и мнения, за которые иные готовы были драться на дуэли.

– Да, да, – согласился Подгурский, – Впрочем, всё это было… временное, преходящее, – угар новизны, от которого большинство скоро опамятовалось, и по возвращении в Россию былые революционеры оставили мечту об Учредительном Собрании, а ярые черносотенцы вполне примирились с наличием Государственной Думы.

– В иных случаях метаморфоза пошла даже так далеко, – опять-таки свойство нашей натуры, – что вчерашние красные превратились в охранителей, а бывшие абсолютисты мечтают о министерстве, ответственном перед Государственной Думой…

– И все – служат, – весело заметил Подгурский.

"Вот счастливая судьба!" – мысленно воскликнул Павлуша, провожая взглядом удалявшегося Подгурского.

Засидевшись у Николая Трофимовича, в Сапожок Михаил отправился только уже следующим утром. Восходящее солнце озаряло поля. Городок этот, конечно, разительно отличался от Сараев. Хотя году в 1940-м Сапожок и был низведён до статуса посёлка городского типа, всё же кое-какие признаки бывшей уездной столицы здесь ещё наличествовали: сохранились несколько зданий капитальной уездной архитектуры. В одном из них, бывшем духовном училище, построенном в XIX веке, и размещался краеведческий музей. На счастье, он был открыт.

Появление Михаила в музее вызвало такой переполох, словно бы некий герой телевизионного сериала запросто шагнул с экрана в бренный и сирый мир.

Когда сотрудница объявила цену билета – восемь рублей пятьдесят копеек, – Михаила был настолько поражён такой скрупулезностью, что от удивления у него даже изменилось лицо. Сотрудница в свою очередь испуганно на него посмотрела, решив, что цена показалась ему непомерной и от билета он откажется. – Хоть бы по десять, – заметил он, добросовестно собирая рыжие монетки сдачи.

– По десять не можем, – пояснила сотрудница, облегчённо выдыхая, – тариф такой нам установлен.

– Да у нас же население – четырёх тысяч нет, – с чувством сказала другая сотрудница. – Кому к нам ходить? Только школьники и ходят.

Из вежливости Михаил прослушал экскурсию, покорно переходя за экскурсоводом из зала в зал. История Сапожка была заурядна. Точной даты его возникновения не существовало, однако было известно, что появился он как сторожевой городок засечной черты Московского государства, но и до этого было ещё далеко: сначала полагалось посетить экспозицию "Археология и палеонтология", осмотреть коллекции головоногих моллюсков, бивни мамонта, череп шерстистого носорога и орудия труда первобытного человека, несколько икон, образцы мужского и женского народного костюма и предметы церковной утвари. Наконец перешли в зал, где были собраны портреты, личные вещи, документы и фотографии знаменитых людей Сапожковского края. – А это, надо полагать, сам доктор Шахов, – сказал Михаил, останавливаясь у портрета пожилого мужчины. Мужчина в больших круглых очках и свободной зелёной бархатной блузе сидел у стола, упокоив левую руку на столешнице, а правой придерживая книгу, лежавшую у него на коленях. Свет падал слева, но источник его художник не показал – видимо, то была настольная лампа.

– Да, это, кстати говоря, интересная история. Вот этот художник, Александр Филатов, автор портрета, был выходцем из многодетной крестьянской семьи. Кроме него ещё три брата и две сестры, матери не было, один отец. И вот он обратился в наше Сапожковское земство с ходатайством о помощи в обучении живописи, так как имел большой талант. И земское собрание сочло возможным выделить ему стипендию в сто сорок рублей. А ведь Шахов многие годы был гласным, так что он, в том числе, можно сказать, решил судьбу Александра Ивановича. Потом Филатов жил в Ленинграде, специально сюда приезжал в пятьдесят первом году, чтобы этот портрет сделать.

Михаил оторвал наконец глаза от портрета, бросил взгляд по стенам и тут-то и увидел карту Боки Которской. В квадратном поле в верхнем правом углу карты было написано "Disegno delle Bocche di Cattaro descrito da D.Antonio Zambella, 1712". Карта довольно точно передавала сложную конфигурацию Которского залива, но, как ни тщательно были выписаны все изгибы береговой линии, всё же рисунок нёс ещё следы некоторого схематизма, присущего своему времени. Здесь были указаны и Кастельнуово, и Рисан, и Котор, и Пераст, а вот Столив обозначен не был. Приглядевшись, Михаил понял, что перед ним была фотокопия.