Антон Уткин - Тридевять земель

– Мы-то не лучше, – тоскливо заметил Павлуша.

– Вы – другое дело! – с жаром возразил Подгурский. – Тут вся вина на командирах. Вы и поделать-то ничего не могли.

– Ну, не могли, – возразил Павлуша. – Очень даже могли. Да вот не захотели. Офицеры показали себя ниже команды, чего уж там говорить. Мы не сумели умереть…

– А куда там выбрасываться? – задумался Подгурский. – От вас только до Лианкурских камней было миль сорок.

– Надо было менять курс, – возразил Павлуша.

Подгурский махнул рукой.

– Ты напрасно казнишь себя. Фактически весь наш Порт-Артурский флот передан неприятелю, но ни мы, офицеры, ни морское начальство Порт-Артура не пострадало. Наоборот, многие награждены. Почему же старые суда вашего отряда важнее новенького Порт-Артурского флота?

Павлуша с благодарностью посмотрел на Подгурского, хотя и понимал, что рассуждения его имеют целью его утешить.

– А по мне, личная храбрость Небогатова вне сомнения, и нельзя заподозрить его в одном лишь желании спасти свою жизнь. Единственный упрёк можно ему поставить: зачем он шёл с такими судами?

– Повиновался начальству.

– Это так, – Подгурский в своём благородном порыве даже отвёл его слова рукою. – Но он вправе сказать и следующее: "Меня послали на соединение с адмиралом Рожественским в то время, когда флот наш ещё казался грозным, когда стоял Порт-Артур, когда грядущие поражения наши ни один пророк предсказать не мог. Я, может быть, предполагался резервом, может быть, предназначался для других целей. Мне никогда не говорили, что мои жалкие корабли должны будут вести сражение со всем японским флотом". Ты вспомни, тогда уже ходили слухи о мирных переговорах, и посылка 3-й эскадры могла способствовать заключению мира.

Помянули кстати своего приятеля Жданова, погибшего на "Ушакове".

– Гибель "Ушакова", – сказал Павлуша, – интересна в том отношении, что наглядно показала, как немного потерял бы адмирал людей, если бы приказал топить суда. Три четверти команды несомненно бы спаслись.

– Так-то так, да японцы-то не ангелы. Расстреляли бы в шлюпках, да и концы в воду.

– Видели мы всякое, – сказал Павлуша. – Если японцы в разгаре боя иногда и не спасали гибнувших, то из этого вовсе ещё не следует, чтобы они не спасали храбрецов, затопивших или взорвавших свои суда. Война показала, что о людях храбрых японцы всегда заботятся. А вот адмирал, надо прямо это сказать, не позаботился узнать об участи наших судов и не попытался собрать уцелевшие из них вокруг себя, а ограничился сигналом "Следовать за мной". "Николай" дал полный ход и видимо не справлялся, поспевают ли за ним другие корабли. Адмирал обязан был сейчас же по прекращении боя, когда ещё было достаточно светло, спросить сигналом суда о наибольшем ходе и затем этим ходом и руководствоваться. Даже тогда, когда по лучам прожекторов стало ясно, что задние суда отстают, адмирал никаких мер не принял и продолжал идти полным ходом, что, вероятно, и послужило к гибели "Наварина" и "Сисоя". Тут много, много упрёков. Долженствуя предвидеть погоню, он не уклонился в сторону, а пошёл себе "большой дорогой", что в значительной степени облегчило японцам розыски. Или вот ещё: когда около девяти часов утра безвыходность нашего положения стала очевидной, адмирал мог, погода тому благоприятствовала, пересадить часть нижних чинов на "Изумруд", который благодаря прекрасному ходу избег бы плена, что он и сделал, оставшихся можно было пересадить на "Апраксин" или "Сенявин". Адмирал сдал бы, таким образом, не 4, а всего один корабль, при желании же мог затопить все корабли, разместив не поместившуюся на "Изумруд" команду по шлюпкам. Между разведками "Изумруда", когда сделалось ясно, что нагоняющие суда – неприятельские, и командир "Николая" Смирнов просил флаг-капитана Кросса доложить адмиралу, что остается только сдаться, и сигналом о сдаче, поднятом на "Николае", прошло полтора часа, так что в распоряжении начальника отряда было довольно времени, чтобы избежать сдачи.

– Всё это написано в брошюре "Последние дни 2-й Тихоокеанской эскадры", – заметил Подгурский. – Ты читал?

– Что мне её читать, – резко сказал Павлуша, – когда я сам её и писал!

– Вот это трюк! – воскликнул Подгурский.

– Да чего уже греха таить, – не без удовлетворения сказал Павлуша.

– Ты, стало быть, зол на Небогатова, что он сохранил тебе жизнь? – удивился Подгурский. – Всё-таки подчинённый, идущий по приказу своего начальника на смерть, имеет право принять от него и жизнь, если начальник найдёт его жертву бесцельной. А раненые? Я считаю, что "Орел" сдали правильно. Нельзя считать геройством, когда человек здоровый, могущий сам рассчитывать на собственное спасение, обрекает раненых и больных на неизбежную гибель.