Нина Воронель: Секрет Сабины Шпильрайн

Без предупреждения погас свет и по экрану побежали титры на фоне женского голоса, поющего по-русски: “Среди долины ровныя, на голой высоте, растет, цветет высокий дуб в могучей красоте”. Хотя цвел дуб на голой высоте или просто рос было неясно – голос пел в основном мелодию, почти без слов.

Меня как током ударило – какой идиот умудрился выбрать для вступления к фильму песню про дуб? Сабина терпеть не могла народные песни, особенно русские - они вступали в конфликт и с ее еврейством, и с ее музыкальным призванием. Впрочем, этого идиота можно простить: ведь он ничего о Сабине не знал, кроме того, что прочел в письмах.

А пока во весь экран, красивой английской вязью, а не как мне - коряво, наспех, на вырванном из тетрадки листке: “Меня звали Сабина Шпильрайн”.

Затем краткое сообщение о случайно найденном чемоданчике с письмами и дневниками. И недоуменный вопрос: как Сабина могла оставить такие важные документы в подвале? Спросили бы они меня, я бы ответила, что она эти документы вряд ли считала важными - ведь она ни разу их не упомянула.

Дальше пошел очень краткий рассказ об истеричной девочке из богатой еврейской семьи. Семья жила в городе Ростове-на-Дону в доме номер 83 на Пушкинской улице. Впрочем, в фильме, кажется, адрес семьи Шпильрайн не называли, или я не запомнила - кадры мелькали слишком быстро. Просто мне был хорошо знаком этот адрес, ведь я тоже жила на Пушкинской улице в доме номер 83 на сорок лет позже.

В семье, кроме Сабины, было три сына, тоже нервных и талантливых. С них и началась трагедия. Отец был требователен и суров, он часто шлепал детей по голой попке за любую мелкую провинность. И у впечатлительной еврейской девочки развился истерический комплекс: вид отцовской руки вызывал у нее совершенно неприемлемые в приличном обществе реакции, вроде неудержимого желания накакать на пол в столовой во время обеда.

Особенно это было неприемлемо в респектабельном интеллигентном доме, где дети ежедневно играли на рояле и три раза в неделю разговаривали исключительно на одном из трех языков – на немецком, на французском или на английском. За нарушение этого правила их наказывали особенно жестоко – они страдали, но все три языка выучили в совершенстве.

Рассказ о жизненном укладе семьи Шпильрайн сопровождался неопределенными кадрами колеблющегося пламени свечей и колыханием развевающихся занавесок, пока, наконец, Сабина по достижении девятнадцати лет не была отправлена в швейцарскую психиатрическую клинику Бургольцли. Дальше создателям фильма стало легче, потому что у них появился, хоть не богатый, но фотогеничный материал для съемок видового ряда.

Первым делом на экране возникла окруженная роскошным парком клиника Бургольцли, больше похожая на царский дворец, чем на сумасшедший дом. Внутри клиники тоже все выглядело вполне комфортабельно, что не мешало Сабине устраивать там разные безобразия – выплескивать на пол воду из ванны и выпускать перья из подушек. Потом я прочла в книге, что она позволяла себе выходки похуже невинных шалостей с подушками, но в фильме эти проказы отражения не нашли.

И, наконец, появился сюжет – лечащим врачом Сабины был назначен молодой, подающий надежды доктор Карл-Густав Юнг. Сегодня каждому интеллигентному человеку известно имя Юнга, идущее в неразлучном тандеме со славным именем Зигмунда Фрейда. А в 1904 году он был просто начинающий врач, покоренный Фрейдовской теорией психоанализа, и первой пациенткой его была Сабина Шпильрайн.

Перст судьбы - она была его первой пациенткой! И он ее вылечил! Как ему это удалось? Меня бы спросили, я бы им объяснила, но им и в голову не пришло обратиться ко мне. А жаль! Они объявили, что доктор Юнг вылечил Сабину методом психоанализа - безжалостным расчесыванием полузабытых болячек и долгими расспросами о детстве пациентки. А может, она выздоровела просто потому, что влюбилась во врача?

А вот запись врача: “У нее прекрасный немецкий, в гимназии училась отлично, проявляет высокую интеллигентность. А при этом - непрерывные детские проказы, вроде игры в прятки с санитаркой или изображения притворных болей в ногах и даже притворные попытки самоубийства”.

Эта запись сопровождается инсценировкой такой попытки: Сабина бежит к окну на глазах трех санитарок, вскакивает на подоконник и пытается распахнуть раму, но санитарки, естественно, стаскивают ее вниз и запирают в комнате с зарешеченным окном. Она лежит в постели под кружевным покрывалом и шепчет: “Пусто и холодно, холодно и пусто, я страшно одинока. Иногда ко мне обращается Бог, Он говорит со мной по-немецки”.