Владимир Леонов - Слепи мне счастье…

«Вырос дичком, так и не успев распуститься»

Тонкий и честный мыслитель, которого Пушкин назвал поэтическим Гамлетом, прошедший « все страстное земное»; тот, кто ценил только одну правду, одну красоту, это « красоту правды», примиряющей ноткой воспринимавший жизнь: « Пусть радости живущим жизнь дарит, а смерть сама их умереть научить»; б орец с призраками, с иллюзиями, строгий и беспощадный, написал однажды: «Не призрак счастья, а счастье нужно мне».

И это его послание миру новому, грядущему, нам:

Евгений Баратынский родился в золотой век русской поэзии, в век элегий – принадлежал к литературному поколению, во главе которого стоял Пушкин. О Баратынском современник писал, что он самый неулыбающийся поэт. Одинокий мыслитель, чуждый общего праздника жизни, считающий жизнь вульгарным земным пиршеством. Стремящийся сохранить свое своеобразие, лица необщим выраженье, не слиться с ленивым умом толпы (его выражения). О толпе он заметил: « В сердцах корысть и общая мечта».

Вечный анализ, вечная горестная мысль: « Для всех один закон, закон уничтожения» . Его назвали поэтом «Сумерек». Он не восхищается красотой, как делал это Пушкин. Он упивался только одной истиной, горькой как хмель, только правдой. И преклонялся только перед одной красотой, назвав ее красотой правды: « Я правды красоты даю стихам моим».

Баратынский не верит в мир удовольствий и наслаждений, не принимает его, этот пушкинский цветущий, чувственный, эпикурейский светлый мир.

Он певец боли – ведь как тень от солнца, боль всегда сопутствует наслаждению, вытекает из него, а зачастую вытесняет его.

Он певец холода , разочарования, страдания – вот что он ценит – без которых мир немыслим, без которых мир был бы неполон, пустоват. История вывела свою парадигму: необходимо после солнца Пушкина наступление ночи Баратынского. И подтверждение этой закономерности – название книги Баратынского «Сумерки».

Во вселенской картине миры поэзии нужен Баратынский, как дополнение Пушкина, как развитие Пушкина и как предупреждение Пушкина. Своим горьким охлажденным умом он уравновешивает безудержный, чувственный восторг Пушкина перед жизнью, вносит в нее равновесие:

Так рационалистический Баратынский, названный русским поэтическим Декартом, видел за всем разнообразием природы лишь одно мгновение – это забвение , это уничтожение:

Баратынский не ищет внешнего признания, внешней славы (в отличие от Пушкина) – как эллинский мудрец , он весь погружен вовнутрь, в глубину, в самого себя. Туда, где ценности скрытые, глубокие и тем самым истинные – нет иллюзий, то есть чувств, ослепленность которыми и порождает марево действительности, обман. Это, по мнению поэта, есть бастион его позиции, устойчивость поэзии.

Баратынский – это борец с призраками, с иллюзиями, самообманом. Причем борец без всяких скидок на жалость или помилование – беспощадный, холодный:

Баратынский рационалистически последователен, он не уклоняется от самых беспощадных вопросов, от так называемых вечных вопросов. Поэт не признает компромиссов, он не признает полуправду или приятную имитацию правды, этот усыпляющий наркотик, этот успокаивающий туман действительности:

Ипостаси Баратынского – верность, честность, преданность себе, своему внутреннему голосу. Он так и писал, что не изменил «наперекор судьбе» в «пустыне бытия» «ни музам, ни себе».

« Мгновенье мне принадлежит, как я принадлежу мгновенью ». Он поэт мгновенья – поэт импрессионист; он схватывает и запечатлевает миг, потому он весь в сегодня, он вес сейчас, он не знает завтра.

Независимый, суровый, честный – вот что делает Баратынского Баратынским, «дорически прекрасным певцом». Поэтом, который не «спускался до ремесленничества в искусстве».