Чак Паланик - Снафф

На том портативном влагалище – если нажать пальцем на клитор, он выскакивал и торчал. Если нажать еще раз, он убирался обратно под складочку кожи. Если нажать в третий раз, клитор снова выскакивал наружу. Я повторял эти нехитрые действия бесконечно. Стирал себе пальцы чуть ли не в кровь. Спал с этим сокровищем под подушкой.

Мистер Харлан, наш учитель естественных наук, однажды увидел мозоли у меня на пальцах, когда раздавал нам тетради, и спросил: «Вы учитесь играть на гитаре?» Не знаю. Скажем так, эти часы и недели непрестанного удовольствия отразились не лучшим образом и на влагалище Касси Райт тоже.

Будем надеяться – глядя на некоторых из шести сотен парней, собравшихся здесь сегодня, – будем надеяться, что оригинал все-таки крепче латексной копии. Когда влагалище начало распадаться на части, я стал копить деньги, которые зарабатывал сам – на доставке газет, – а когда набралась нужная сумма, заказал подержанную латексную грудь. Точную копию груди Касси Райт. Причем денег хватило только на одну грудь, на левую. Но каждый вам скажет, что левая – лучше. Разумеется, она не помещалась в кармане. И под подушкой – тоже. Она была слишком большая и годилась только на то, чтобы собирать пыль под кроватью.

Так что я стриг газоны. Собирал и сдавал пустые бутылки. Выгуливал чужих собак. Мыл машины. Сгребал листья в парке.

Но мистеру Бакарди я этого не рассказал. О таком не рассказывают, никому.

Зимой я расчищал дорожки от снега. Выгребал черную вонючую грязь из водосточных желобов на крышах – голыми руками. Купал сенбернаров. Развешивал рождественские гирлянды и постригал изгороди.

А по ночам тискал копию груди Касси Райт. Терся губами о пыльный сосок. Лизал его и крутил двумя пальцами, пока не засыпал.

Я менял масло в огромных четырехдверных машинах, принадлежавших бодрым старушкам. Копил деньги, чтобы купить точную копию Касси Райт – в полный рост, все, как в жизни. Абсолютно реалистичная кукла для суррогатного секса, которая превращает тебя в раба всех старых грымз города. Не знаю.

Я ходил по домам и собирал пожертвования для ЮНИСЕФ, но эти несчастные голодные дети из Бангладеш, которые кушают червяков, не увидели ни цента из тех тридцати баксов, которые мне удалось набрать.

В тот день, когда почтальон принес бандероль, моя приемная мама позвонила мне в школу и спросила, надо ли ее открывать.

Скажем просто: я страшно перепугался. И сказал самую гадкую ложь, которую только способен придумать ребенок. Я сказал ей: «Не надо ее открывать». Я сказал ей, что это подарок – подарок, который я собираюсь сделать ей на Рождество. И пусть это будет сюрпризом.

По телефону мне было слышно, как моя приемная мама встряхнула коробку.

Она сказала:

– Тяжелая.

Она сказала:

– Надеюсь, ты не потратил на этот подарок все свои сбережения.

Мне было стыдно. Ужасно стыдно.

Эти газоны, которые я стриг, эти собаки, которых выгуливал, машины, которые мыл, – я сказал своей приемной маме, что я хотел заработать побольше денег, чтобы купить ей самый лучший подарок. Лучший подарок для лучшей на свете мамы.

И ее голос – там, в телефоне, – он буквально растаял.

Она сказала:

– Ты мой хороший. Не стоило так беспокоиться…

Когда я пришел домой, посылка лежала у меня на кровати. Действительно очень тяжелая. Даже не знаю, сколько она весила. Где-то между толстенным энциклопедическим словарем и взрослым сенбернаром. Моя приемная мама ушла на свои курсы по украшению тортов. Мой приемный отец был на работе. Дома не было никого. Я открыл посылку, и там внутри – сложенное и свернутое в рулон – лежало что-то похожее на розовую мумию. Что-то кожистое и сморщенное, словно мумия из торфяного болота на фотке в журнале «National Geographic».

На интернет-аукционе ее продавали, как совсем новую, девственную, не бывшую в употреблении. Но от блондинистого парика пахло пивом, а в волосах были проплешины – как будто их выдирали клочьями. Внутренняя сторона обоих бедер была липкой. Грудь – засаленной и грязной. На одной ноге, в самом низу, был клапан для воздуха, как на надувном мяче. То есть ее можно было надуть.

Я развернул ее на кровати и принялся надувать.

Я вдувал в нее воздух, и ее грудь поднималась – опадала и поднималась. Я вдувал в нее воздух, и морщинки разглаживались, но потом появлялись снова. Я вдувал в нее воздух, пока у меня не потемнело в глазах.

И вот сейчас, здесь, в этой комнате, где я жду своей очереди – жду, когда меня позовут на гэнг-бэнг, – мимо проходит девушка с секундомером на шее, и я тяну руку. Прикасаюсь к ее локтю, чтобы она остановилась. Прикасаюсь легонько, буквально кончиками пальцев, и спрашиваю: «Это правда?» Ну, что говорит нам мистер Бакарди. Касси Райт действительно может умереть? Прямо на съемках?