Ахмед Рушди - Сатанинские стихи

— Однажды, девочка с Батального холма, [662]— любила повторять она, всегда в одних и тех же отполированных временем словах, — однажды, одинокий ребенок, я оказалась — совершенно внезапно и до странности бессмысленно — в самой гуще войны. Кистени, булавы, пики. Льняно-саксонские парни, зарезанные в своей сладкой юности. Гарольд Стрелоглазый [663]и Вильгельм с полным песка ртом. Да, вечный дар, призрачный образ.

История дня, когда перед маленькой Розой предстало видение битвы при Гастингсе, [664]стала для старухи одним из поворотных пунктов, определивших ее дальнейшую жизнь, хотя она рассказывалась так часто, что никто, даже сама рассказчица, не смог бы уверенно присягнуть, что в ней было правдой. Я жду их иногда с нетерпением, делилась Роза своими заветными мыслями. Les beaux jours [665] : прекрасные, мертвые дни. Она снова прикрыла свои углубившиеся в воспоминания глаза. А когда открыла их, то увидела внизу, у кромки воды, без всякого сомнения, начало некоего движения.

Вот что молвила она громко в своем волнении:

— Не могу поверить!

— Это неправда!

— Он не может быть здесь!

На дрожащих ногах, со сдавленной грудью пошла Роза за шляпой, плащом, клюкой. Пока, на зимнем морском берегу, Джибрил Фаришта пробуждался со ртом, полным — нет, не песка.

Снега.

Тьфу!

Джибрил сплюнул; подскочил, будто отброшенный отхарканной слизью; пожелал Чамче — как уже сообщалось — счастливого дня возрождения; и принялся выбивать снег из промокших фиолетовых рукавов.

— Боже, яар, — завопил он, прыгая с ноги на ногу, — неудивительно, что у этих людей сердца поросли проклятым льдом!

Вскоре, однако, чистое восхищение таким количеством снега вокруг легко преодолело его изначальный цинизм — ибо он был человеком тропиков, — и он поскакал, мрачный и мокрый, делать снежки и швырять их в своего хмурого компаньона, лепить снеговика и петь дикого, агрессивного исполнения песенку «Динь-динь-дон, динь-динь-дон, льется чудный звон». [666]Первый проблеск света появился в небе, и на этом уютном морском берегу танцевал Люцифер, утренняя звезда. [667]

Его дыхание — об этом следует упомянуть — неведомым образом утратило свой прежний запах…

— Пойдем, бэби, — орал неукротимый Джибрил, в чьем поведении читатель может не без оснований почувствовать безумные, выворачивающие эффекты его недавнего падения. — Проснись и пой! [668]Возьмем это место штурмом.

Вернувшись снова в море, чтобы смыть плохие воспоминания и освободить место для дальнейших событий, жадный, как всегда, до новизны, он воткнул бы (будь у него хоть один) флаг, требуя названия для этой черт-знает-какой белой страны, его новооткрытой земли.

— Салли-вилли, — просил он, — шевелись, любезный, или ты — проклятый мертвец?

Произнесение этого привело говорившего в чувства (или, по крайней мере, приблизило его к ним). Он склонился над обессиленной фигурой второго, не смея прикоснуться.

— Не теперь, старина Чамч, [669]— взмолился он. — Не тогда, когда мы прибыли.

Саладин: не мертвый, но плачущий. Слезы потрясения замерзают у него на лице. И все тело его покрыто дивной ледяной коркой, гладкой, как стекло, будто сбылся его дурацкий сон. В миазмах [670]полубессознательного состояния, вызванного переохлаждением тела, им овладел кошмар растрескивания, видение собственной крови, пузырящейся из ледяных пробоин, собственной плоти, осыпающейся черепками. Он был полон вопросов: так все было именно так, я имею в виду, с вашим рукомашеством, и затем вода, Вы же не хотите сказать мне, что мы действительно , как в кино, где Чарлтон Хестон [671]простирал свой посох, что мы смогли, через пол-океана, этого никогда не было, не могло быть, но если не так, то как, или мы неким образом добирались под водой, сопровождаемые русалками, море проходило сквозь нас, будто мы были рыбами или призраками, что в этом правда, да или нет, я должен знать, чтобы… но когда глаза его открылись, вопросы приобрели неясность сновидений, так что он не мог более их схватывать, хвосты их щелкнули перед ним и исчезли, как плавник субмарины. Он посмотрел на небо и заметил, что оно было совершенно неправильного цвета: кроваво-оранжевое, испещренное зеленым, — а снег был синим, словно чернила. Он с трудом моргнул, но цвета отказались изменяться, создавая впечатление, что он упал с неба в некую неправильность, в некое другое место, не в Англию или, возможно, в не-Англию: в некую поддельную зону, гнилой городок, искаженную страну. Может быть, размышлял он кратко: Ад? Нет, нет, заверил он себя, ибо бессознательное состояние угрожало, этого не может быть, еще нет, ты все же не мертв; но это смерть.