Сергей Бабаян - Свадьба

– Я сказал! – веско сказал носатый.

Афоне поднесли огурец и налитый до половины стакан (краснолицые, положив на угол загородки фанеру, уже организовали полевое застолье). Афоня выпил водку как воду, хрустко сгрыз огурец, вытер губы (как-то сразу ожил – спиной, головой, плечами) и со стороны каким-то бесконечно естественным для него – как вытирание губ – движением притопил пальцами кнопки…

Слушатели расступились.

Гармонь взревела: Афоня рванул наотмашь мехи – полыхнули огнем ярко-красные, с никелированными мысками ступени – и повел, повел, скупо поддакивая головою, по разухабистой звонкой дороге цыганочку…

– Э-э-эх!!!

Носатый впрыгнул нетвердо в круг – покачнулся, но устоял, – и – пошел вкрадчивым шагом, перекатываясь с каблука на носок: левую руку бросив за голову, правой кому-то грозя, глубоко сгибая в колене свободную ногу и с силой, вздергивая ступню утюгом, бросая ее вперед; плывущее лицо его отвердело, рот высокомерно прогнулся, нос поднялся и казалось еще более вырос – и как будто тянул за собою вверх всю его гордую багроволицую голову… Он проходил уже второй круг, когда навстречу ему грозно выступила Капитолина Сергеевна: носатый ужалил пяткой асфальт, вскинул врастяжку руки и, разгораясь, защелкал каблуками на месте, – а Капитолина Сергеевна с тяжелым развальцем поплыла вкруг него, пренебрежительно выпятив нижнюю губу и мерно помахивая игрушечным в огромной руке платочком. Афоня, поигрывая локтями и головой, сыпал все быстрей и быстрей; носатый не отставал – стриг ногами как саранча, охаживал, не жалея, ладонями бедра, колени, щиколотки, – крякая, добирался до союзок и каблуков дешевых пыльных штиблет – треск раздавался такой, как будто с силою рвали сухие тряпки; пару раз не стерпел – прянул, подбоченясь, перед тетей Капой вприсядку… Афоня, ярясь, наддал!… – тетя Капа не угналась, сбивчато замесила ногами; все тело ее затряслось, кто-то из круга, не сдержав напора энергии, оглушительно крякнул; вдруг Петя выломился из толпы, мешком волоча за собою соседку, – рухнул в присед, схватился за голову, записал мыслете ногами… Афоня, кончая фразу, безжалостно развалил на прямую руку гармонь: оглушил, ожег – на звенящее мгновенье умолк, упиваясь сладкой мукою паузы… и, подкравшись – коварно ужалил! – коротким, закогтившим душу жимком… Всё сорвалось и пустилось в пляс!! – земля задрожала…

– Их-ах-их-ах!… -их-ах-их-ах!…

– Афоня, родной!…

– Жги!!!

– Р-р-ра-а-а-а!… – извергался вулканом кто-то из краснолицых.

Многоцветным ключом кипела внизу толпа. «Бони М» даже не было слышно.

– Пошли!… – загорелся Славик.

Я бросился в комнату – прыгало сердце… Предподъездный пятачок бушевал: ворочалась, билась на нем, раздираемая избытком энергии, шальная могучая жизнь – заряжала, подхватывала, втягивала в себя неодолимым водоворотом… Мы со Славиком врубились в толпу, как в драку; девочки наши, округляя рты и глаза, втиснулись следом; ноги неистовствовали, не слушая головы, – до радостной боли в пятках кромсая асфальт… Афоня мучился, прикованный к лавке, терзая гармошку, – мотал головой, прыгал коленями, рвущимися на волю распаленными пальцами летал по рядам, расцвечивая буйными, дикими красками (Россия – и пьяный Гоген, безумный Ван Гог, похотливый Лотрек…) нехитрый мотив; плясали все! – кроме старух: сидели на лавке, вытянув шеи, и жевали губами в такт… Носатый уже хрипел, запрокинувшись почерневшим лицом, но продолжал бить ногами со страшной силой, хватаясь за фиолетовую потылицу то левой, то правой рукой; бугристоголовый враскоряку трудился понизу, выбрасывая короткие мосластые ноги в остроносых сетчатых туфлях; Петя прыгал козлом – до дна расплескавши тоску; его соседка, красная как пион, работала велосипедно ногами: наливными яблоками взблескивали истомившиеся под платьем колени, бедра ходили тугими могучими волнами, тяжелые груди подпрыгивали чуть ли не до подбородка – оглушительно взвизгивала, подхватывая их то одной, то другой рукой…

Старушки улыбались… Анатолий плясал с женой; он видимо ослаб – невпопад крутил головою и только тяжко переступал в поисках равновесия; желчная же супруга его разошлася пожаром: с дерзким, шалым лицом наступала, поигрывая плечами, на случившегося рядом замначальника цеха – заводила глаза, взмахивала руками как крыльями, открывая голубоватые холмики бритых подмышек, и даже потрясывала грудьми; замначальника цеха (видимо, осатанев после мертвого мартингала заводского режима, закрученный до беспамятства вихрем первобытной свободы) творил чудеса: широко расставив в полуприседе ноги, бил поочередно подошвами, кулаками добавлял по коленам, торжествующе рыкал – после каждого рыка взвивался, как обожженный кнутом – и наддавал, наддавал…; супруга его, с каменно застывшим лицом, полосуя бритвенным взглядом жену Анатолия, – отрывисто, хлестко, зло отщелкивала высоченными каблуками…