Роман Парисов - Стулик

Bit mozhet – vinovato leto (Proshu – prostite za klishe),

No imya laskovoye «SVETA», Kak kolokol’chik, bjot v dushe!

Yours, R.

…интересно, поймёт ли она, что такое «клише» и при чём здесь вообще клише, но попробуй-ка найди подходящую рифму к «душе», да ещё когда вокруг сигналят, что-де не проехать из-за меня!..

Я вхожу в «самфудовский» офис. Я гляжу на усатого охранника с окрыляющим ощущением красиво преподнесённого сюрприза. Да, сейчас, в этот самый момент она скользит удивлённо по своему экранчику…

…и, конечно, уже тает от попавшей в цель образности, простой и свежей!

Ну, где там как бишь его… механик Кондратенко! Да, здравствуйте. Значит, испанские четыреста десятые не идут, хотите «родные», немецкие… Как же так – везде летят, а у вас даже не идут! Оболочку режут?.. – и уже в громыхающем цехе, в белом халате и глупейшем колпачке: – Юрок, ты говоришь, каждая десятая вылетает?.. так ты полирни разок всю полоску, а я те с каждой клипсы по копейке в конце месяца! А?! Ну-ка, считай-ка!…

Мы механиков заставим уважать испанскую клипсу!

«Спорый денёк, – думаю я, подъезжая к спортивному клубу. – Всё, что надо, вроде как разрулено, подмазано, откачено, слито, впулено, да и Махмуд, хвала аллаху, обратно уже едет».

Нет, не живётся мне, сосёт смутною печалию под сердцем: где-то там Света, что-то долго нет реакции… Да я, пришли кто мне такое SMS, быть может, и ненужный вовсе мне человечек, живейшим образом бы отозвался: хотя бы дань потуге стихотворной – и чувству произвольному, опять же.

– …а, привет, Ром (пр-рьвэ-эт, рём)… – издалека, чуть нараспев, как будто знала, что я буду звонить. (Акцентирует мостиком , по дикторской терминологии – вроде вспархивая вначале, а там и закрываясь спокойно… Соблюдая в итоге полный баланс интонации.)

«Тонкая всё же натура», – мелькнуло.

А сердце, рвущееся куда-то (куда?) непоседливое сердце уже и оборвалось немножко, и съёжилось привычно, готовое вновь ступить во всегдашний вяловатый режим.

– Ты стишок получила?

– Получила-получила…

– Настроение немного… поднялось?

– Поднялось-поднялось…

– Встретимся вечером? – говорю серьёзно. Почти обречённо. (Почему?!)

– Ой, сейчас родители меня уже уводят в гости!

– А… потом? Позвоню попозже?

– Не знаю ещё. Да нет, ты строй свои планы, не рассчитывай на меня…

И я строил свои планы, я не рассчитывал на неё. Я до последнего тягал железо в спортзале, я сидел до одури в сауне, я с расстановкой ужинал под какой-то бандитский сериал, запихивал в себя куриные окорочка с гречкой, закрывая послетренировочную углеводную дыру…

А потом ещё лежал на диване. Телевизор бесстрастно выдавал каналы. Он был в прострации.

Я смотрел на мёртвый маятник часов.

Мёртвый маятник часов… Остановленное время заведённой жизни.

Неделя заковыляла привычно, суетливо и… безответно.

Моя золотая рыбка, окатив меня россыпью живительных брызг, шлёпнула хвостом и дразнила проблесками с мелководья.

День начинался с мысли о ней, потом накатывался всегдашней мелкой текучкой и упирался (где-нибудь часа в три) в сосущую под ложечкой необходимость позвонить, прямо посреди очередной рабочей ситуации. Можно сказать, патологически тянуло напомнить, чёрт возьми, о себе: ведь вот же я, и как это там тебе вроде бы нормально, что ты сама до сих пор обо мне не вспомнишь!.. Названивая клиентам, продолжая автоматом обслуживать свой конвейер, я другою, большей и сокрытой своею частию задавался параллельно вопросом: а почему, собственно, моя потребность услышать её носит столь волнительную бурую окраску и сопровождается учащением сердечного ритма? (Я знал, конечно, почему, но вопросик долбился настоятельно, ища себе отходные лазейки в напрашивающемся ответе.)

А ответ был прост и лазеек не оставлял: ей наши созвоны и встречи нужны были куда меньше, чем мне. И я боялся наткнуться на её холодность, на её «бешеный график»: оказалось, весь июнь с самого утра у неё школьная практика в турагентстве где-то на Пушкинской, потом ещё кастинги, съёмки, работа на какой-то выставке… Я боялся диссонанса наших состояний.

Через несколько минут мазохистского созревания я разрешался своим бременем и непреклонно брался за мобильный, предварительно настроившись на джентльменско-снисходительный лад. Говорить надо было не навязываясь, с обаятельным достоинством, элегантно, как бы невзначай. Слушая долгие электронные гудки, я с раздражением и невнятной злостью на себя слышал учащённый и какой-то зависающий бой сердца.