Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая

– Пожалуйста.

– Вообще, мы с вами, Алексей Глебович, в интересное время живем… – Он на какое-то мгновение задумался. Могло показаться, что он обдумывает очень важное решение, взвешивает: открывать или не открывать информацию собеседнику. Сорокин приготовился к откровению, но вместо этого услышал: – Пойдемте, еще по рюмочке? У меня сегодня все-таки такое событие! У дочери, я уже говорил вам, сын родился. Значит дедушка теперь.

– Хорошо, по полрюмочки.

…сладкая жизнь, господа генералы…

Много пить до обеда генералу Сорокину было не в охотку. Он привык ближе к ужину принимать крепкие напитки, перед сном можно пить немеренно, а сейчас по кабульской-то жаре запросто развезет. А что, если к начальству вызовут? Одновременно и отказываться было неудобно. Кто знает, как все повернется. Сегодня он советник в Кабуле, а завтра на повышение поедет в Москве. После Афганистана многие пошли в гору. Хорошо иметь влиятельных, высокопоставленных знакомых, особенно в таком ведомстве. В Кабуле все упрощается, все доступней. В Москве Сорокин никогда бы не повстречал такого количества нужных людей, а выпивать с ними тем более его бы не пригласили. А в командировке всегда люди делаются проще, демократичней.

– …сейчас, мысль закончу и пойдем. Так вот. О чем я говорил?

– Что мы в интересное время живем, – подсказал Сорокин.

– Да… Действительно интересное. Во-первых, мы с вами участвуем в последней войне Европы против Азии. По крайней мере в этом веке уж точно. А во-вторых, грядут большие перемены дома.

– Перемены? Вы имеете в виду перестройку?

– И да, и нет. Отсюда, издалека, когда оглядываешься на события дома, видно лучше. Со стороны всегда видней. Многое еще изменится. И эта война сыграет не последнюю роль. Я не знаю, не могу сейчас сказать, что и как будет, но война разрушит многое, если не все, что возводили десятилетиями. Не верите? Я вижу по вашему лицу, Алексей Глебович, что вы не верите. Правильно. Лучше не верить. Иначе тяжело будет жить дальше.

– А что насчет вывода говорят? – не удержался Сорокин.

– Я думаю, что не так долго осталось ждать…

– Год, два, три? – Сорокину не терпелось узнать.

– Не завтра, конечно же, но скоро. А пока, к сожалению, будем продолжать терять людей… Вы же, кажется, летали на боевые?

– Да, – гордо сказал генерал. – Операция идет успешно. Я утром читал последние сводки. Скоро захватим базовый район бандформирований.

– Представляю, какой ценой! Каждый день вижу эти успехи. Коек больничных не хватает. В коридорах раненые лежат.

…какой ценой? нашей кровью все горы вымазаны!..

– М-да, за ошибки надо платить… – грустно отметил советник. – Это называется большая политика… Вы знаете, наверху, на уровне Политбюро, уже признали, что Афганистан – ошибка. Так что теперь, я думаю, вывод – вопрос полутора-двух лет. Я надеюсь это останется между нами.

– Разумеется.

…в Москве давно считают Афганистан ошибкой… столько лет воевали

впустую… сколько ребят потеряли… жертвы напрасны… зря воюем…

зря ввели войска, зряшные жертвы! Панасюк, Мышковский, Чириков,

Саватеев, Бурков… Панасюк… Коля…

Разве мог он забыть лицо сержанта Панасюка, с уже послабевшей краснотой, размягчившейся в загар, и чуть подрагивающие ресницы, и не остановившиеся, продолжающие мерно отсчитывать секунды, несмотря на смерть хозяина, часы на руке сержанта?! А вытекший глаз Мышковского? А падающую с небес горящую вертушку?

– Выходит, что как только укрепится новая власть, так и уйдем?

– Опять вы за свое, Алексей Глебович, – советник покачал головой. – Не укрепится эта власть! Как только мы выведем танки, рухнет она.

Разговор зашел слишком далеко, и напугал генерала прямолинейностью; он вообще не планировал обсуждать с этим выпившим советником подобные темы. Пусть и встречались они на различных совещаниях, и выпивали пару раз в Кабуле, сильно выпивали, но все же близкими друзьями не стали. А такие щекотливые вопросы, касающиеся политических ошибок, критики социалистических идей, такие серьезные разговоры можно вести только с очень близкими друзьями, которые не продадут. Он даже испугался, не подвох ли это, не хотят ли его проверить на лояльность. Или подставить задумали, скомпрометировать? Главное – ни с чем не соглашаться, выслушаю его и уеду, думал генерал. Лучше перестраховаться, кто его знает, с какой целью он мне все это рассказывает?

Сорокин верил партии, почти во всем, и служил ей, и карьеру себе сделал на партийном поприще, и никогда не был он любителем пускаться в пространные беседы о просчетах партии и правительства. Если не задаваться вопросами «отчего»? и «почему»? будет легче жить, считал он.