Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая

– Фирма!

– Кто носит фирму Адидас, тому любая баба даст!

– Топай, валенок сибирский! – приказал сержант.

После ужина в кругу таких же как и он сам генеральских чинов и партии на бильярде в гостинице Военного совета, выстроенной у подножия дворца, Сорокин вышел на улицу. Накормили очень вкусно, по-домашнему. Специально для генералитета готовили, продукты выделяли особые, закуски. И официанток отбирали в гостиницу Военного совета милых, приятных, с хорошими внешними данными.

Сорокин высвободился от различных приглашений в гости, решил отдохнуть от застолий, проветриться перед сном, лечь пораньше спать, чтобы утром с ясной головой лететь на боевую операцию. Генерал переоделся в тренировочный костюм, вышел на улицу, покурил, отправился на прогулку по городку. Он расслабился, отключился от дневных забот.

Его никто не узнавал в лицо, не брал под козырек, не приветствовал, и это нравилось генералу, это означало, что он здесь временно, без определенной штатной должности, не обремененный ответственностью за повседневные вопросы, связанные с боевым управлением и личным составом. В то же время, он был наделен, и факт этот придавал генералу неописуемую гордость, большими полномочиями, ответственностью, впрочем, известными и понятными только узкой группе лиц армейского командования в Кабуле и в Москве. Ответственность эта сводилась к вопросам партийно-политической работы, а значит, касалась всех и каждого.

В армии всегда существовало деление на генералов популярных и непопулярных, известных и неизвестных, значимых и незначимых. Различались генералы по должностям, которые занимали, по норову, и по тому, каким образом получили свои звания и должности.

Сорокин был из числа тех, кому погоны достались благодаря Афганистану. Он на собственной шкуре познал, что такое война, заслужил полковничий чин не за письменным столом в Главном Военно-Политическом Управлении, а под огнем, и следующее звание пришло из-за причастности к войне, потому, что в восьмидесятые годы офицеры-«афганцы» составляли движущую силу Советской Армии, им отдавали предпочтение, на них делался основной упор.

Прогуливаясь по территории штаба, Сорокин замечал, насколько основательно построен городок штаба армии, припоминал вычитанные недавно в справке цифры – в какие-то там сотни миллионов рублей оценивалась вся армейская недвижимость в Афгане, – и сравнивал с палаточным бытом первых лет войны.

Целый батальон однажды завшивел. Наведался он как-то из дивизии, а там, мать честная, солдаты грязные, немытые, чумазые, чешутся не переставая. Определил тогда Сорокин всему батальону банный день, а форму приказал сжечь, и палатки все перетряхнуть, и белье постельное простирать, прокипятить. Солдатне-то что, солдатне баня праздник. А командиры в панике, сквернословят, как быть, как ослушаться дивизионное начальство, тем паче начальника политотдела? Кому пожаловаться на политработника? Никому не пожалуешься. Сорокин знай звонит в дивизию, докладывает, что, мол, так и так, докатились, в грязи, как последние свиньи живут, и требует: выдавайте новое обмундирование, часть не боеспособна. Ему комдив кричит, что сдурел он, что саботаж это, что под трибунал пойдет. Не струхнул Сорокин, да и обратного пути не осталось, дымились гимнастерки и брюки. На всю армию скандал вышел. Добился все же своего, привезли с вещсклада новое обмундирование. А куда б они делись?! Так-то он о людях заботился в те нелегкие годы, за правду бился, свое мнение отстаивал. Не всякий политработник на подобное решится!

Теперь все изменилось. За нынешних военнослужащих, обеспеченных добротными модулями, кондиционерами, банями, магазинами, кинотеатрами, прачечными комбинатами, пекарнями, кафе, парикмахерской, Сорокин, разумеется, радовался, и все же жалел тех, кто мерз под шинелями в ту первую после ввода войск зиму, тех неустроенных солдат и офицеров, что подняли по приказу и отправили «за речку» оказывать интернациональную помощь. Жалел он и самого себя, прежде всего, так как и сам все испытал.

Он гордился, что был в числе первопроходцев. Ему даже представлялось перед командировкой в Кабул, что подобный опыт придаст ему большее уважение в глазах других офицеров, но, к своему разочарованию, обнаружил Сорокин, что никто, по сути, и не интересуется, каково было им служить в восьмидесятом. Для полковников и генералов, с которыми ему пришлось общаться в Кабуле, Афганистан существовал, в основном, в настоящем времени, иногда в будущем, поскольку люди все же задавались вопросом, а как же дальше, что будет потом, и не собираются ли там в Москве выводить ограниченный контингент, но никак не в прошедшем.