Михаил Евстафьев - В двух шагах от рая

– Я и могилу свою видел и имя на надгробии: Шарагин Олег Владимирович, такой-то год рождения, такой-то год смерти. И знаешь, что самое интересное? И число и год совпадали с днем той операции, когда меня ранили!

– За тебя!

– Женька! Ты меня слушаешь?!

– Хорошо пошла!

– Ты не слушаешь совсем!

– Ну. Налить еще?

– Наливай. Так вот, во сне я переживаю все это, и разобраться не могу: то ли я действительно мертв, и все вижу с того света, то ли прыгать от счастья, что сын родился.

– Давай выпьем! – Женька потянулся за банкой с рассолом.

…а что если я давно уже мертв? или при смерти? может, я

действительно еще в Афгане и все мне это снится? вот проснусь и

все пройдет, и будет снова Кабул, полк, горы…

– Как ты считаешь, я нормальный?

Женька прищурил один глаз, надул губы:

– Нормальный. Ты мне лучше вот что расскажи. Ты мне про свои санаторные похождения не доложил.

– Какие, к черту, похождения?!

– Ты что ж, целый месяц никого?..

– Не до это было.

…он так ничего и не понял…

– Значит, ты ненормальный! Чтоб я за две недели в санатории, ни на одну бабу не залез! – возмутился Женька. – Х-хэ! Да мне бы, блядь, хоть на пару дней куда улизнуть. Все чувствует! Любой запах чует. Хорошо вот к тебе отпустила, и то со скандалом. У-у-у! Сука! Паяльной лампой сжег бы! Две недели! Лафа! Какой же ты идиот! Помнишь, блондинку в Кабуле? Слушай, бля, давай в город махнем! – он взглянул на часы. – Начало первого.

– Пойдем спать, Женька. Нечего на пьяную голову баб искать.

– Растравил душу.

– Кто растравил?

– Ты! Кто?

Смерть напомнила о себе во сне, глаза слиплись, и он нащупал ее руками в кромешной тьме, словно она спала рядом, как раньше, до отъезда к маме, спала рядом Лена; смерть лежала рядом, под одним с Шарагиным одеялом, и ровно дышала; он чувствовал ее прикосновения, нежные, ласкающие, как руки любящей женщины, он даже мог поклясться, что она приняла женское обличие! все пространство пропиталось смертью, оно состояло из густой, тягучей массы, а когда он дотрагивался до нее руками, смерть превращалась в глину, и пальцы разминали ее.

В этих сновидениях о смерти обнаружил он неожиданно для себя определенное притяжение и очарование. Смерть не имела больше ничего общего с жутким видением в кабульском морге, обезображенными трупами, стеклянными глазами, в которых застыло ее отражение, как застывает в кусочке янтаря какое-нибудь древнее насекомое, не имело ничего общего с липким запахом умершего тела, который надолго впитывается в одежду и подошвы, ни имело ничего общего с сыростью земли, накрывающей и прячущей от мира людей, утративших способность дышать.

Смерть представлялась ему иначе; она умела плотно пронизывать пространство вокруг человека, она повисала в плоском небе над головой, растворялась в глубокой, мягкой пыли под ботинками, смешивалась с сухим, упрямым, назойливым ветром, прозванным «афганцем».

– Живой? – над ним стоял проснувшийся Чистяков.

Двусмысленность Женькиного вопроса не вызывала сомнений. Он спрашивал не только про похмелье, он спрашивал про боли, которые бывают по ночам, которых так опасался Олег. А ночь прошла спокойно, без приступа, и голова гудела только от выпитого накануне.

…значит он не верит мне… он так ничего и не понял…

После выкуренной натощак сигареты, Женьку как осенило:

– А чего б тебе,.бтыть, и впрямь не сходить насчет квартиры к Богданову. Не ханурикам же оставлять. У тебя награды, ранение. Замначпо подключи. В конце концов, знаешь, если с тобой что-нибудь случится, так хоть квартира семье останется. У него резерв есть, я, блядь, точно знаю, что есть!

– Посмотрим.

– Только сегодня не ходи. От тебя перегаром разит за версту. Осталось там что-нибудь? Налей. Рассол в холодильнике. Достань. Да и день сегодня плохой – понедельник. Сегодня все с головной болью проснутся. Эх, блядь, сейчас бы пивка! Если идти к Богданову, то уж лучше в среду или четверг. Ну, ты сам смотри. Чего тебя уговариваю?!

…убью гада! пристрелю, как последнюю тварь!.. зачем я пошел к

нему?!. унижался перед дерьмом!..

Трясло, как при малярии, скручивало внутри от обиды, распирало всего от гнева и ненависти. Чудом сдержался.

…собака зубами ляскает, огрызается, когда ей делают больно, когда

ее обижают, дразнят… а я промолчал…

Чуть не задушил в кабинете после того, как услышал от Богданова: «Да ты – писарюга, да что ты сделал такого, чтобы заслужить квартиру?!»