Эн­ни Прул - Корабельные новости

Про­ржа­вев­шие гвоз­ди по два­дцать пен­сов, дос­ки, за­кры­ваю­щие ок­на пер­во­го эта­жа. Ку­ойл под­це­пил паль­ца­ми дос­ки на ок­нах и дер­нул. Это бы­ло рав­но­силь­но по­пыт­ке пе­ре­вер­нуть мир.

— В ма­ши­не есть мо­ло­ток, — ска­зал он. — Под си­день­ем. Мо­жет най­дет­ся мон­ти­ров­ка. Я пой­ду и при­не­су их. И еду. Мы мо­жем уст­ро­ить пик­ник и по­зав­тра­кать.

Те­туш­ка вспо­ми­на­ла од­но за дру­гим.

— Я здесь ро­ди­лась, — ска­за­ла она. — Пря­мо в этом до­ме. — Здесь про­во­ди­лись и дру­гие ри­туа­лы.

— И я, — ска­за­ла Сан­шайн, сду­вая ко­ма­ра со сво­ей ру­ки. Бан­ни хлоп­ну­ла по не­му. Силь­нее, чем это бы­ло не­об­хо­ди­мо.

— Нет. Ты ро­ди­лась в Мо­кин­гбер­де, в Нью-Йор­ке. Там дым, — ска­за­ла она, гля­дя на дру­гую сто­ро­ну бух­ты. — Что-то го­рит.

— Это дым из пе­чей до­мов в Якор­ной Ла­пе. Они го­то­вят зав­трак. Ка­шу и блин­чи­ки. Ви­дишь ры­бац­кую лод­ку на се­ре­ди­не бух­ты? Ви­дишь, как она плы­вет?

— Я хо­чу по­смот­реть! — ска­за­ла Сан­шайн. — Я не ви­жу. Я не ВИ­ЖУ!

— Пре­кра­ти ныть, или я те­бя от­шле­паю, — пре­ду­пре­ди­ла те­туш­ка. Ее ли­цо по­крас­не­ло от вет­ра.

Ку­ойл вспом­нил, как сам пла­кал и го­во­рил «я не ви­жу» учи­те­лю ма­те­ма­ти­ки, ко­то­рый про­сто от­во­ра­чи­вал­ся от не­го без вся­ких объ­яс­не­ний. Ту­ман раз­ры­вал­ся на час­ти. Свет за­ря­дил мо­ре све­че­ни­ем, по­хо­жим на го­лу­бой не­он.

Де­ре­во ста­ло твер­дым под воз­дей­ст­ви­ем вре­ме­ни и су­ро­во­го кли­ма­та и креп­ко дер­жа­ло в се­бе гвоз­ди. Они вы­хо­ди­ли из не­го со сто­ном. Ку­ойл вы­дер­нул ще­кол­ду, но не мог от­крыть дверь до тех пор, по­ка не за­гнал кус­ки ста­ро­го же­ле­за в тре­щи­ну и не под­це­пил по­лот­ни­ще.

Внут­ри бы­ло со­вер­шен­но тем­но. Лишь ос­ле­п­ляю­щий свет лил­ся че­рез двер­ной про­ем. Эхо зву­ка де­ре­ва, па­даю­ще­го на кам­ни. Свет кус­ка­ми про­са­чи­вал­ся сквозь стек­ло, па­дал на пыль­ные по­лы по­лос­ка­ми, на­по­ми­наю­щи­ми жел­тый холст. Де­ти вбе­га­ли в дверь и тут же вы­бе­га­ли на ули­цу, бо­ясь в оди­ноч­ку вхо­дить в мрач­ное про­стран­ст­во. Они виз­жа­ли, ко­гда Ку­ойл, от­ла­мы­ваю­щий сна­ру­жи дос­ки, сме­ял­ся, как при­ви­де­ние, и из­да­вал страш­ные сто­ны: «У-У-У!»

Внут­ри те­туш­ка под­ни­ма­лась по узень­ким сту­пе­ням. Ку­ойл про­ве­рял по­ло­вые дос­ки. И все вре­мя по­вто­рял: «Ос­то­рож­нее! Ос­то­рож­нее!» В воз­дух под­ня­лась пыль, и они все ста­ли чи­хать. Бы­ло хо­лод­но, и пах­ло пы­лью. Пе­ре­ко­шен­ные две­ри на раз­бол­тан­ных пет­лях. Сту­пе­ни, ис­тер­тые ты­ся­ча­ми шар­каю­щих ша­гов. Со стен сви­са­ли обои. На чер­да­ке пти­чье гнез­до вы­да­ло при­сут­ст­вие птиц. Пол был то­же за­ля­пан пят­на­ми. Де­ти бе­га­ли из ком­на­ты в ком­на­ту. Да­же бу­ду­чи но­вы­ми, они, долж­но быть, вы­гля­де­ли уг­рю­мо и без­на­деж­но.

— Еще один дол­лар для ме­ня! — взвизг­ну­ла Бан­ни, кру­жась на за­сы­пан­ном пес­ком по­лу. Из окон бы­ла вид­на хо­лод­ная и спо­кой­ная мор­ская гладь.

Ку­ойл вы­шел на ули­цу. Ве­тер по­ка­зал­ся ему слад­ким, как ве­сен­няя во­да стра­даю­ще­му от жа­ж­ды. Те­туш­ка все еще бы­ла в до­ме, каш­ля­ла и поч­ти пла­ка­та.

— Вот стол, бла­го­сло­вен­ный стол, ста­рые сту­лья, печь. Бо­же мой, мет­ла так и ви­сит на сте­не, где она все­гда ви­се­ла! — Она схва­ти­лась за де­ре­вян­ную ру­ко­ят­ку. Ист­лев­ший узел ра­зо­рвал­ся, и пру­тья брыз­ну­ли во все сто­ро­ны, ос­та­вив ее сто­ять с го­лой пал­кой в ру­ке. Она уви­де­ла, что у пе­чи про­ржа­ве­ла тру­ба, у сто­ла под­гни­ли нож­ки, а сту­лья рас­со­хлись.

— Ему нуж­на хо­зяй­ская ру­ка. Ма­ма все­гда так го­во­ри­ла.

Те­перь она бро­ди­ла по ком­на­там и пе­ре­во­ра­чи­ва­ла фо­то­гра­фии, сы­пав­шие раз­би­тым стек­лом. Она дер­жа­ла в ру­ках сни­мок из се­мей­ной хро­ни­ки, на ко­то­ром бы­ла изо­бра­же­на мерт­вая жен­щи­на с на­по­ло­ви­ну при­кры­ты­ми гла­за­ми и за­пя­сть­я­ми, пе­ре­вя­зан­ны­ми по­лос­ка­ми бе­лой тка­ни. Вы­со­хшее те­ло ле­жа­ло на ку­хон­ном сто­ле, а ря­дом к сте­не был при­сло­нен гроб.

— Те­тя Эл­ти. Она умер­ла от ту­бер­ку­ле­за. — Она взя­ла сле­дую­щий, на ко­то­ром тол­стая жен­щи­на дер­жа­ла в ру­ках ку­ри­цу. — А это те­туш­ка Пин­ки. Она бы­ла та­кая пол­ная, что не по­ме­ща­лась в туа­ле­те, и ей при­хо­ди­лось ста­вить гор­шок на кро­вать, что­бы по­пи­сать.

Квад­рат­ные ком­на­ты, вы­со­кие по­тол­ки. Свет как во­да про­са­чи­вал­ся сквозь сот­ни по­бле­ски­ваю­щих ды­ро­чек в кры­ше, раз­би­вал­ся о бал­ки. Вот спаль­ня. Она зна­ла этот ри­су­нок тре­щин на по­тол­ке луч­ше, чем лю­бое дру­гое яв­ле­ние сво­ей жиз­ни. Она не на­хо­ди­ла в се­бе сил, что­бы по­смот­реть на не­го сно­ва. Вни­зу она сно­ва кос­ну­лась сту­ла с по­тре­скав­шей­ся крас­кой, за­ме­ти­ла, что пе­ре­кла­ди­ны, слу­жив­шие под­став­кой для ног, бы­ли из­но­ше­ны поч­ти до ос­но­ва­ния. Две по­ло­ви­цы про­гну­лись под ее ве­сом, де­ре­во бы­ло по­хо­же на об­на­жен­ную ко­жу. От­шли­фо­ван­ный во­дой ка­мень в ка­че­ст­ве ог­ра­ни­чи­те­ля для две­ри. И три свя­зан­ных шну­ром кам­ня-та­лис­ма­на, что­бы хра­нить дом от зла.