Татьяна Алферова - Охотники на снегу

— Давай помогу тебе прибраться. Ты посуду носи, а я мыть буду.

Это что-то уж совсем новенькое. Но Валере сейчас не хотелось ничего, даже помощи по хозяйству. Жена расценила молчание как согласие. Женщины всегда так делают, им так удобнее. Сама отправилась в маленькую комнату и затихла там.

— Ты что застряла? — опомнился Валера через некоторое время.

— Алик, говоришь? Так это Алик накурил? С каких, интересно, пор он губы красит? — жена вынесла на кухню пепельницу, под завязку заполненную окурками с ободками лиловой помады, и демонстративно высыпала ее на стол между тарелкой с копченой салакой и ополовиненной бутылкой. Валере бы просто наорать на бывшую благоверную, какое ей дело, сама себе такую жизнь устроила, но очень обидно стало — устал за неделю, а тут еще и дома никакого покоя. И Валера ответил:

— Подружка.

— То есть я должна за твоими подружками пепельницы вытряхивать? Может, еще что прикажешь за ними подтереть? — жена сорвалась на крик.

Валера отвечал спокойно и негромко:

— Не моя подружка. Алика.

Жена замолчала, словно ее выключили, потом робко и недоверчиво спросила:

— Его жена была здесь? — она не называла Аллу.

— Я же сказал — подружка. При чем здесь жена? Ничего так, подружка, молоденькая, лет на десять нас младше, — терпеливо разъяснил Валера.

Жена побледнела, губы у нее затряслись. Этого Валера терпеть не мог: сейчас начнутся слезы, истерика, вопли. Но жена постояла минуту-другую, потом кинулась в прихожую, сорвала пальто, привычно не попадая в рукав, кое-как надела его и заколотилась в дверь, забыв, как отпирается замок. Не успевшие просохнуть волосы спутанными прядями метались по ее спине.

— Постой, куда ты под дождь, пойдем, выпьем еще, — Валера осторожно взял ее за руку. Но жена заколотилась еще яростнее:

— Выпусти меня, выпусти, пожалуйста!

— Черт с тобой! На, зонтик возьми, потом занесешь, — Валера сунул ей зонтик в руки, опасаясь, что жена немедленно его потеряет, еще раз повторил, — держи зонтик! И машину поймай, я тебе в карман полтинник сунул, слышишь? Простынешь, дура!

Убедившись, что жена начала воспринимать человеческую речь — еще бы она про полтинник не услышала! — отпер дверь, выпустил дуру и, наконец, остался один. К разгрому в комнате прибавился беспорядок на кухне.

— Черт с ним, со всем, — решил Валера, обозревая припорошенную пеплом золотистую салаку. — Интеллигентка фигова, рыбу красным вином запивать вздумала.

Коробку конфет даже не распечатала. Надо конфеты Вике подарить! А что, весьма симметрично: от бывшей подруги Алика подруге сегодняшней.

Идея чрезвычайно развеселила Валеру, и он энергично принялся сгребать останки двух пиршеств в мусорное ведро. Но колбасу и салаку пощадил, сдул пепел и отправил в холодильник.

Тополь за окном бессильно вскинул культяпки сучьев. Вчерашний снег сменился мелкой моросью, очередная оттепель расквасила дороги. Оконное стекло плакало аккуратными круглыми капельками, они прочерчивали прерывистые дорожки. Тополь покачивался, дергал растрескавшейся корой, как кобыла шкурой, и жаловался на все подряд: на погоду, на искалеченные ветви, которые сводило от перепадов температуры, на кошек, точивших когти о ствол и разорявших редкие гнезда легкомысленных птиц. Тополь повторял Алику привычную, общую для всех существующих на этой планете максиму:

— Все правы! Можно понять и голодных кошек, и оттепели, и тех, кто плохо с тобой поступает. Но — остерегал тополь — нельзя утверждаться в этом знании, нельзя допускать его в сердце, иначе исчезнешь сам. Можно объяснить неблаговидный поступок неведомой необходимостью, стечением обстоятельств, плохим самочувствием, наконец, тем, что бабушка разбила любимую чашку. Но зачем? У тебя тоже обстоятельства, самочувствие, пусть и нет бабушки, бьющей чашки.

Алик хватался за голову — голова раскалывалась, — и начинал в свою очередь жаловаться: независимо от того, принимаешь ты чужие обстоятельства во внимание или нет, приходится подстраиваться под других, а те ведут себя как хотят. Потому что если не ты, то кто же? Если все будут вести себя, как хотят, мир не рухнет, но ты, лично ты без своих ограничений потеряешь многое из того, чем дорожишь. Покой в первую очередь. Иной раз честнее и удобнее уступить, чем отстаивать себя.

— Почему честнее? — переспросил тополь, подбодренный наблюдающей сверху. Она была уже тут как тут.

Алик сбился с мысли и принялся думать о Вике. Происшедшее вчера казалось омерзительным и привлекательным одновременно. Привлекательным, если бы на месте Вики была другая женщина, незнакомая. Наверняка Вика сегодня сходит с ума, стыд пожирает ее. Из всех знакомых Алику эмоций, стыд — самая мучительная. Если бы не случилось непоправимое, если бы они просто выпили после возвращения Алика из магазина, он бы оставил Вику Валере. Она хотела этого. Может быть, с Валерой ей лучше, чем с ним. Но чем лучше? Почему он завидует Валере? Нет, это не зависть, это тоска по невозможности быть хоть изредка таким же настоящим. То есть Алик признается себе в том, что он — ненастоящий?